Егор Летов. Посмертный образ
«Летов посмертно стал попсой», — так охарактеризовал современное состояние образа известного сибирского музыканта один мой хороший друг, меломан и любитель неформатной музыки. Фраза громкая, можно даже сказать, провокационная. Летова и попсу сложно представить в одном ряду. Однако, суть в приведенном определении ухвачена верно. Фигура исполнителя, действительно, сильно популяризирована, и порой эта популяризация принимает парадоксальные формы. В образе Летова и его современном преломлении в сознании музыкантов и меломанов вообще очень много парадоксов, о чем я и хочу поговорить в данной статье.
У меломанов и музыковедов есть свойство «канонизировать» безвременно ушедших исполнителей. Мертвых в музыкальной культуре ценят больше, чем живых, и это касается не только России и не только рок музыки.
«Феномен ранней смерти» связан вовсе не с возвеличиванием творчества умерших музыкантов. Все кто попадает в этот пантеон, оставили свой яркий след в музыкальной культуре, и в той или иной степени достойны уважения и памяти, но, очевидно, что безвременный уход формирует вокруг исполнителя некий «ореол», стирая нюансы, детали и тонкости творческого облика того или иного исполнителя.
«Пантеон российских рок-звезд» и его особенности.
«Пантеон» российских безвременно ушедших исполнителей-мужчин, сформировавшийся в рокерских и около-рокерских кругах, можно представить в форме «пятиконечной звезды». В него вошли Виктор Цой, Юрий Хой Клинских, Игорь Тальков и Егор Летов. Пятым «концом» этой звезды волей-неволей стал ушедший в 2013 году Михаил «Горшок» Горшенев. Часто ведутся споры о том, насколько правомерно включать в этот список того или иного из пяти исполнителей. Тальков «слишком попсов», Хой «только и делал, что пошлил и ругался матом», а Горшок вообще по своему уровню не дотягивает до остальных четверых. Знакомые разговоры, не правда ли?
Рассуждать в духе «достоин-не достоин» и сопоставлять творчество этих исполнителей – всё равно что мериться некоторыми частями тела. Очевидно, что все эти исполнители очень разные, и у каждого свой образ и свой путь в музыкальной культуре как при жизни, так и после смерти. Примечательно, что легендарность Летова и его принадлежность к «пантеону великих рок-музыкантов» России не вызывает ни у кого никаких споров. Все в один голос говорят о том, что этот человек велик.
Постепенно на канале я планирую поговорить о каждом из этой четверки, но сегодня сконцентрируемся именно на Летове. Ему в плане восприятия повезло с одной стороны больше всех, а с другой меньше всех и в этом «пантеоне» он стоит несколько особняком.
Остальные четверо, скорее, не стали бы столь легендарными личностями, если бы не их ранний уход. Популярность делает своё дело и, скорее всего, эти товарищи удостоились бы той же участи, что и живущие ветераны «русского рока». Бутусов уже не тот, а Макаревич и вовсе ассоциируется у многих меломанов скорее со своими политическими взглядами, чем с музыкальными заслугами. И примерно также могли бы оцениваться личности и творчество легенд, останься они в живых.
Ментальность андеграунда и приватности популяризации
Заниматься альтернативной историей – дело не благодарное, но рискну предположить, что в случае с Летовым, скорее всего, мало что бы изменилось. По крайней мере, с его стороны каких-либо изменений в поведении и самопозиционировании ждать было бы нелогично. Музыкант либо продолжал бы делать то, что он делал, либо ушел бы из музыки. Такой сценарий подсказывают судьбы нескольких представителей русского рок-андеграунда.
Первый вариант характерен для коллеги Летова по музыкальной «тусовке» Неумоева и его группы «Инструкция по выживанию». Группа по-прежнему существует. Роман переехал из Тюмени в Подмосковье и время от времени дает концерты в столице.
Второй вариант воплотили представители другой неформальной «тусовки» в рамках андеграунда 90-х – московского формейшна. В 1990-е годы группа «Соломенные Еноты» была достаточно популярна в определенных кругах, имела своих слушателей и даже зарабатывала концертами. Однако на рубеже тысячелетий контекст музыкальной культуры и облик рок-музыки в стране сильно изменился. Борис Усов и некоторые его товарищи поняли, что уже не вписываются в новые реалии, не стали приспосабливаться и ушли на покой, периодически выступая для души. Мой опыт личного общения с живой и здравствующей представительницей формейшна Ариной Строгановой показал, что она не приемлет слово фанаты и призывает людей так себя называющих «не заниматься ерундой».
Приведенные примеры, пусть и не имеют прямого отношения к Егору Летову, но показывают специфику ментальности русского андеграунда, а ярким воплощением и глашатаем этой ментальности при жизни был Егор Летов. Он делал то, что хотел и творил так, как чувствует. «Мы в игры не играем. За это нас и любят, а может быть не любят, нас это по большому счету не волнует», — сказал он в одном из интервью, отвечая на вопрос о русском роке. По-моему, позиция исполнителя и его понимания собственного места в музыкальной культуре очевидны.
Подобной стратегии и отношения к творчеству придерживается землячка и последовательница Летова – певица Леона. О своей приверженности линии музыканта она четко заявила в одной из своих песен «Я иду по следам недопетого, по протоптанной тропочке Летова». Девушка обладает несомненным талантом и достойна того, чтобы собирать залы и стадионы, но, говоря простым языком, ей этого не нужно. Она «поёт как дышит», выступает на квартирниках и в заштатных клубах, и это прямой показатель наследия того человека, кого она объявила своим «учителем».
Самому же учителю повезло меньше, смерть сыграла с ним злую шутку в том плане, что его «самость» стала поводом для «величия» и «тиражирования» образа. И на этом пути конструирования образа легенды некоторые черты истинного облика музыканта деформировались.
Летов – это не русский рок.
Егора Летова сегодня воспринимают и рассматривают в контексте «русского рока». Однако сам музыкант считал иначе. Приведенная выше цитата была вырвана мной из контекста, а говорил Летов как раз о том, что к русскому року он никакого отношения не имеет. 90-е — начало эпохи популяризации рока, и как раз именно эта «массовость» не нравилась Игорю Федоровичу. Он открыто критиковал московский рок, говоря, что в нём нет ничего хорошего, а ленинградский рок примечателен лишь своими копиями «с очень грамотных оригиналов». О том, что наши музыканты много берут с запада, адаптируют и русифицируют мировые образцы – говорить излишне. Это факт и одна из особенностей русского рока.
Рассуждая об отношении Летова к русскому року и его «месте» в рок-культуре нашей страны, нужно сделать оговорку.
Русский рок как феномен, явление и национальную сцену можно понимать в узком и в широком смысле. В узком смысле русский рок ограничивается его «магистральной линией», которая начинается от «Машины» и заканчивается рокопосом 2000-х годов, и Летов вполне закономерно противопоставлял себя этой линии. Но помимо «собственно русского рока» к этому понятию в широком смысле слова относятся и некоторые самобытные явления, в том числе русский панк и андеграунд. И, конечно, в палитру русского рока в широком смысле этого слова Летов попадает и занимает в ней важнейшее место
«Сибирский андеграунд», лидером которого считается Летов, пожалуй, одно из самых самобытных явлений российской рок-культуры. «Летовскую тусовку» иногда рассматривают как специфическое исконно русское проявление «панка», как воплощение главного лозунга «Worse is Better» с учётом советской эстетики и атмосферы. А потому «сибирский андеграунд» часто называют сибирским панком, что не совсем верно, исходя из позиции самих музыкантов и особенностей «сибирской неформатной сцены» как явления.
«Приписывание» к панку роднит Летова с Хоем: и того, и другого называют «истинными русскими панками», противопоставляя «магистральной линии» в лице «Тараканов» и всех прочих. Ставить Хоя и Летова в один ряд так же не корректно, как и считать их панком, между музыкантами не было ничего общего, они виделись всего один раз, и после встречи с Юрием Клинских в гримерке Летов сказал, что «Хой – крайне гопницкого вида чувак».
Высказывания музыканта о своих коллегах по сцене могут удивить некоторых любителей рока, кто одинаково ценит и Летова, и Хоя, и Цоя и, допустим, Шевчука или братьев Самойловых. Летов обособлялся от них всеми возможными способами, фанатов группы «Агата Кристи» он и вовсе предлагал «расстрелять».
Рок-музыканты о Летове
История рок музыки знает много конфликтов между музыкантами. Как правило, эта нелюбовь взаимна и на «поливание грязью» со стороны коллег рокеры отвечают презрением, ставя под сомнение ценность их творчества. С Летовым получилось всё ровно наоборот. Те, чье творчество Летов считал «подражательством» и «подобием попсы, отвечали ему комплиментами. В их числе был и Вадим Самойлов из «Агаты». «Гопницкого вида чувак» по имени Юра уважал Летова, мечтал о встрече с ним и был крайне удивлен «неприветливостью» музыканта.
Юрий Шевчук назвал Летова «крайней границей свободы». Питерский рокер, пожалуй, глубже и точнее всех охарактеризовал «суть Летова», его глубинную составляющую. А Сергей Шнуров верно подметил, что «бетонная совковость им была переработана в невообразимый самостоятельный стиль».
Шнур, судя по всему, немало взял от Игоря Федоровича. Явной отсылкой является фраза «Любит наш народ всякое г…», которую он взял из песни «Беспонтовый пирожок» «Гражданской обороны».
Уж кто-кто, а Шнур в современной рок-музыке – это просто символ высшей степени «популяризации» и «деформации» рок культуры. Уважая Летова, он перевернул с ног на голову некоторые летовские концепты, в частности, показал «обратную сторону» культуры мата. У Летова это органичное явление, у Шнура – элемент эпатирования.
Суть феномена Летова в следующем: обособляясь от популярной рок-культуры он, сам того не желая, лег в её основу, стал одним из важных элементов «фундамента». К 2008 году, когда умер музыкант, рок-культура уже настолько популяризировалась, что обратного пути не было. И в этом смысле, музыкант, конечно «вовремя умер».
Летов — это целая наука. Величайший поэт эпохи.
Летов – фигура значимая не только для музыкантов, но и для всей российской культуры. Именно такая позиция превалирует сегодня. Творчество Летова ценят и уважают в научных кругах. Восторженно об исполнителе отзывался, например, Александр Дугин, чья личность представителями гуманитарной науки воспринимается неоднозначно. Менее противоречивые ученые не только почитают его творчество, но и делают предметом научного изучения. Так в одном из ведущих гуманитарных вузов страны – Российском Государственном Гуманитарном университете проходит Летовский семинар. Более того, в этом учебном заведении организовали филологическую конференцию по творчеству поэта. Она проходит как раз в эти дни.
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/muzilka/egor-letov-posmertnyi-obraz-5e50c3825bdc2e1b307d9c01
Снаружи всех измерений: почему Егор Летов — великий
Черные (иногда синие) буквы «гроб» на серых бетонных заборах девяностых — воспоминание, которое из памяти запросто не сотрешь. Встречались они вряд ли реже популярного в те годы заклинания «Банду Ельцина под суд», но впечатление производили, пожалуй, посильнее. В российских школах еще временами попадались щиты, расшифровывавшие эту аббревиатуру — «Гражданская оборона», — однако ясности они не добавляли. В эпоху, когда на стенах и заборах писали очень много разного, эти четыре буквы были, безусловно, самыми загадочными и странным образом притягательными — особенно для тех, кто (как автор) долгое время понятия не имел, что же они все-таки означают.
Ясность наступала постепенно. Вот какие-то немытые люди в переходах и на улицах поют «Все идет по плану», а вот практически иконический очкарик на обложке «Красного альбома». Песни, записанные там или на оформленных психоделическими коллажами альбомах «Коммунизма» и группы «Егор и [обалдевшие]», на неокрепший ум производили эффект по‑настоящему психотропный и так или иначе делили существование на «до» и «после». Летов умер 12 лет назад, но даже сейчас детали этой головоломки никак не складываются в хоть какое-то внятное единое целое. При этом между ее частями гудит электрическое напряжение такой силы, что и сегодня способно всерьез поразить людей любого пола, возраста и вероисповедания. Случаются вещи по‑настоящему парадоксальные: вспомним, например, как Олег Кашин во время интервью включал запись поздней летовской песни «Приказ No227» Никите Михалкову.
Если подходить к поиску объяснения всего этого с позиций элементарного искусствоведения, то ответы можно попытаться найти в основных вехах летовской биографии. Главная в этом смысле — принудительный курс нейролептиков, пройденный в юности. Тогда Летов чуть не ослеп и, по его собственным словам, понял, что бояться уже нечего. Эпизод, что и говорить, яркий, из него так и хочется вывести и стоицизм, и парадоксальность сознания, и всю прочую «завтрашнюю психоделию» (именно так — «Психоделия Tomorrow» — назывался один из инструментальных летовских альбомов девяностых). Ведь и правда часто бывает так, что самый очевидный ответ оказывается верным, но не в данном случае.
Это как с одной из самых известных летовских мантр «Я всегда буду против». Ее легко поднять на знамя борьбы против всего плохого (ну или против всего хорошего), однако даже самые оголтелые активисты почуют, что есть в такой экспроприации некоторое упрощение. Самой точной смысловой рифмой из летовского же канона здесь, пожалуй, будет «Я летаю снаружи всех измерений». Эта странная формула звучала и звучит максимально вздорно — хоть в восьмидесятых, когда была записана впервые, хоть в нулевых, когда была перезаписана для последнего альбома «Гражданской обороны» «Зачем снятся сны». Речь здесь идет о максимальном отрицании, предельной сепарации, которая только и дает возможность сверхстрогого и очень чистого переживания настоящего момента.
Моментов этих на летовскую биографию пришлось не один и не два. Были и преследования КГБ, и участие в лимоновской НБП (деятельность в России запрещена. — Esquire), а также в организованном совместно с Баркашовым «Русском прорыве». Были какие-то бешеные концерты в пыльных ДК. Был уход с радаров. Был невесть откуда (как тогда казалось) взявшийся трибьют большой советской музыке под названием «Звездопад» — от «На дальней станции сойду» до фантастически переигранной темы из «Своего среди чужих, чужого среди своих» (вот и рифма к михалковскому открытию Летова). Многие великие люди прошлого — от Петра Вяземского до Корнея Чуковского — независимо друг от друга сходились в мысли, что в России необходимо жить долго. Ибо только на долгой дистанции можно прочувствовать энергию этой странной территории, которую Максимилиан Волошин называл странной божьей делянкой. Летов о том же самом высказался короче — от словосочетания «русское поле экспериментов» у всякого местного жителя по хребту пробегут мурашки, даже если ни о какой «Гражданской обороне» он и слыхом не слыхивал.
В России надо жить долго, но Летов прожил всего 43 года. Однако именно на них пришлись главные изломы русской истории последних десятилетий. С точки зрения концентрации потрясений сравниться с этим периодом в ХХ веке могли разве что первые сорок лет советской власти. Известно, что при разломе выделяется огромное количество энергии. И вот именно эти самые разломы, кажется, и фиксировала летовская музыка. Именно отсюда произрастает заключенное в ней острое ощущение почвы. Причем не в поэтическом, а в самом что ни на есть физиологичном смысле. В этих песнях была и есть какая-то тяжелая, пахучая, осязаемая землистость — «русское поле источает снег». Чтобы не быть голословным, рекомендую переслушать при случае, например, альбом «Война» — даже в самом лютом иноязычном хардкоре или блэк-метале, пожалуй, сложно найти запись более жуткую, исступленную и при этом намертво захватывающую.
Впрочем, если бы речь в его песнях шла только о бешеном трагизме русской жизни, они так и остались бы документом смутных времен, вещью в себе. Однако нет, пожалуй, в российском рок-андеграунде второго артиста, которого с одинаковым успехом слушали бы и распоследние экстремисты, и рафинированные интеллектуалы. Не было второго настолько бескомпромиссного подпольщика, из-за интервью которого ссорились бы два глянцевых (!) журнала — а такой эпизод случился через несколько лет после смерти Летова. Дело тут, очевидно, в том, что, начав с уже упомянутой фиксации этого самого разлома, Летов в конце девяностых (альбомы «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия») занялся проявлением, что ли, той самой бешеной энергии. Той энергии, из-за которой мы до сих пор не можем определиться с отношением к «лихим девяностым». Не в последнюю очередь не можем, кстати, из-за амбивалентности эпитета, означающего одновременно беду и молодецкую удаль.
В последние годы Летов будто бы стремился быть уже не музыкантом, а каким-то особым приспособлением для трансляции этой силы, которой, кажется, и движима была во все времена русская история. И вот именно в такой постановке творческой задачи и лежит отгадка того, почему эти дикие, кустарные, чудовищные и прекрасные песни и сегодня звучат так, будто записаны не вчера, не сегодня и даже не завтра. Будто бы были они всегда, где-то там — снаружи всех измерений. ≠
Источник статьи: http://esquire.ru/relaxation/168493-snaruzhi-vseh-izmereniy-pochemu-egor-letov-velikiy/