Стихи из детства моего
Рано утром вечерком
в полночь на рассвете
баба ехала верхом
в раскидной карете
а за нею во всю прыть
тихими шагами
кот старался переплыть
миску с пирогами
Это — НЕ МОИ СТИХИ. Даже не знаю, чьи они. Кто знает – подскажите!
Их мне рассказывала в детстве бабушка, как и моему отцу — его бабушка. Никогда не видел их напечатанными и никогда больше не слышал. А вот дети, которым я с удовольствием рассказываю эту весёлую прибаутку, всегда просят повторить ещё разок.
А эту скороговорку я тоже услышал от отца и запомнил в детстве. И тоже не встречал потом нигде напечатанной. И не слышал ни от кого.
Эй, стой! По дороге
едут тёсаные дроги.
А на дрогах сидит дед
двести восемьдесят лет
и везёт на ручиках
маленького внучика.
Тому внучику идёт
только сто девятый год
и у подбородка
борода коротка.
В эту бороду его
не упрячешь ничего,
кроме: полки с книжками,
мышеловки с мышками,
столика со стуликами
и буфета с бубликами.
Вот и всё!
А у деда борода
вот отсюда да туда,
а оттуда пересЮда
и обратно вот сюда.
И если эту бороду,
да расстелить по городу,
то проехали б по ней,
придержав своих коней
два буденовских полка,
тридцать три броневика,
пулемётные две роты
и дивизия пехоты
и танкистов целый полк.
Вот какой бы вышел толк,
если эту бороду
да расстелить по городу.
На любом детском и взрослом Новогоднем утреннике или застолье эта скороговорка идёт «на ура».
В детстве, научившись читать в 4 года, я прочёл множество детских книг. Сотни стихов помню наизусть, рассказывал их на ночь своим детям, расскажу и внукам. В том числе и это, которое выучил для новогоднего утренника в детском саду, кажется, в 5 лет и помню до сих пор:
Опять ты зажглась новогодняя ёлка,
Опять ребятишек в кружок собрала
И звёзды сияют на острых иголках
И музыка наша опять весела!
Нет праздника в мире чудесней и краше.
С тобою вовек не расстанемся мы,
Красавица ёлка, любимица наша,
ЗЕЛЁНОЕ ДЕРЕВО БЕЛОЙ ЗИМЫ!
Напечатано стихотворение было в сборнике-методичке для детских садов. Даже зрительно представляю, как он выглядел. Но вот кто автор – опять не знаю. А жаль!
2010-11-27
Вновь под Новый Год, вспомнилось еще одно замечательное детское стихотворение, которое я сумел-таки отыскать в тенетах Интернета. Это стихотворение замечательной детской писательницы Нины Михайловны Артюховой (1901-1990), постоянного автора детского журнала «Мурзилка» в годы моего детства. Это весёлое новогоднее стихотворение-загадка.
КАКОЕ ЭТО ДЕРЕВО?
Лежит на ветках тёплый снег
И дождь висит сухой и длинный.
Смотри, какой большой орех!
А рядом зреют мандарины.
Вот белка хвостик подняла,
Кивает нам головкой рыжей.
А дальше, около ствола,
Я даже льва и тигра вижу.
На зайца хищники глядят:
— Разделим, друг, по половинке!
— Не бойся, зайка, не съедят:
Они привязаны за спинки.
Другие детские стихи, загадки и прозу Нины Михайловны можно отыскать и прочитать своим детям здесь
http://lib.rus.ec/b/447255/read
28/12/14
Басня – мой любимый с детства жанр.
Причем первыми баснями, которые я запомнил наизусть, были просто детские стихи, где нравоучение звучало в весёлой и доступной ребёнку форме.
Это были уроки жизненных правил:
«Мойдодыр» Чуковского,
«Медведя лет пяти-шести учили как себя вести…» Самуила Маршака,
«По крутой тропинке горной шел домой барашек чёрный и на мостике горбатом повстречался с белым братом…» Сергея Михалкова,
«Что такое хорошо и что такое плохо» Маяковского…
Но особенно часто пригождалась мне в жизни мораль из стихотворения Маршака
ПОРОСЯТА:
Весной поросята ходили гулять.
Счастливей не знал я семьи.
«Хрю-хрю», — говорила довольная мать,
А детки визжали: «И-и!»
Но самый визгливый из всех поросят
Сказал им: — О, братья мои!
Все взрослые свиньи «хрю-хрю» говорят,
Довольно визжать вам «и-и»!
Послушайте, братья, как я говорю!
Чем хуже я взрослой свиньи?»
Бедняжка! Он думал, что скажет «хрю-хрю»,
Но жалобно взвизгнул: «И-и!»
С тех пор перестали малютки играть,
Не рылись в грязи и в пыли.
И все оттого, что не смели визжать,
А хрюкать они не могли
***
Мой мальчик! Тебе эту песню дарю.
Рассчитывай силы свои.
И, если сказать не умеешь «хрю-хрю», —
Визжи, не стесняясь: «И-и!»
Источник статьи: http://stihi.ru/2014/12/28/10169
Текст песни Леонид Утёсов — Борода
Оригинальный текст и слова песни Борода:
Чуй, чуй, чуй, чуй!
На дороге не ночуй!
Едут дроги во всю прыть —
Могут ноги отдавить!
А на дрогах едет дед —
Двести восемьдесят лет.
И везет на ручках
Маленького внучика.
Ну, а внучику идет
Только сто девятый год,
И у подбородка
Борода коротка.
В эту бороду его
Не упрячешь ничего,
Кроме полки с книжками,
Мышеловки с мышками,
Столика со стуликами
И буфета с бубликами!
Больше ничего!
А у деде борода —
Аж отсюда до туда,
И оттуда через сюда
И обратно вот сюда.
Если эту бороду
Расстелить по городу,
То проехали б по ней
Сразу тысячи коней,
Три Буденовских полка,
Двадцать два броневика,
Тридцать семь автомоторов,
Триста семьдесят шоферов,
И стрелков четыре роты,
И дивизия пехоты,
И танкистов целый полк!
Вот какой бы вышел толк!
Если эту бороду
Да расстелить по городу!
У-у-у-у-у!
Перевод на русский или английский язык текста песни — Борода исполнителя Леонид Утёсов:
Chui Chui, Chui, Chui!
On the road, do not spend the night!
Ride hearse at full speed —
Can leg to step on!
And Drogo rides grandfather —
Two hundred and eighty years.
And carries on the handles
Little vnuchika.
Well, there is vnuchiku
Only one hundred and ninth year,
And the chin
Beard short.
In this his beard
Not upryachesh nothing
In addition to the shelves with books,
Mousetrap with arms,
Table with Stulik
And buffet with bagels!
Nothing else!
And grandfather’s beard —
Already from here to there,
And from there, through here
And back in here.
If the beard
Spread around the city,
That drove on it b
Immediately thousand horses,
Three Budenovskiy regiment,
Twenty-two of the armored car,
Thirty-seven automotor,
Three hundred and seventy-drivers,
And the shooters four companies,
And the division of infantry,
And a tank regiment!
That’s what would have made sense!
If the beard
Yes, spread out around the city!
Oo-oo-oo-oo-oo!
Если нашли опечатку в тексте или переводе песни Борода, просим сообщить об этом в комментариях.
Источник статьи: http://rus-songs.ru/tekst-pesni-leonid-utjosov-boroda-perevod-slova/
Текст песни Леонид Утесов — Борода
Чуй, чуй, чуй, чуй!
На дороге не ночуй!
Едут дроги во всю прыть —
Могут ноги отдавить!
А на дрогах едет дед —
Двести восемьдесят лет.
И везет на ручках
Маленького внучика.
Ну, а внучику идет
Только сто девятый год,
И у подбородка
Борода коротка.
В эту бороду его
Не упрячешь ничего,
Кроме полки с книжками,
Мышеловки с мышками,
Столика со стуликами
И буфета с бубликами!
Больше ничего!
А у деде борода —
Аж отсюда до туда,
И оттуда через сюда
И обратно вот сюда.
Если эту бороду
Расстелить по городу,
То проехали б по ней
Сразу тысячи коней,
Три Буденовских полка,
Двадцать два броневика,
Тридцать семь автомоторов,
Триста семьдесят шоферов,
И стрелков четыре роты,
И дивизия пехоты,
И танкистов целый полк!
Вот какой бы вышел толк!
Если эту бороду
Да расстелить по городу!
У-у-у-у-у! Чуй, чуй, чуй, чуй!
На дороге не ночуй!
Едут дроги во всю прыть —
Могут ноги отдавить!
А на дрогах едет дед —
Двести восемьдесят лет.
И везет на ручках
Маленького внучика.
Ну, а внучику идет
Только сто девятый год,
И у подбородка
Борода коротка.
В эту бороду его
Не упрячешь ничего,
Кроме полки с книжками,
Мышеловки с мышками,
Столика со стуликами
И буфета с бубликами!
Больше ничего!
А у деде борода —
Аж отсюда до туда,
И оттуда через сюда
И обратно вот сюда.
Если эту бороду
Расстелить по городу,
То проехали б по ней
Сразу тысячи коней,
Три Буденовских полка,
Двадцать два броневика,
Тридцать семь автомоторов,
Триста семьдесят шоферов,
И стрелков четыре роты,
И дивизия пехоты,
И танкистов целый полк!
Вот какой бы вышел толк!
Если эту бороду
Да расстелить по городу!
У-у-у-у-у!
Источник статьи: http://songspro.ru/11/Leonid-Utesov/tekst-pesni-Boroda
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Санки, козел, паровоз
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Валерий Исаакович Генкин
Санки, козел, паровоз
A never writer to an ever reader
А теперь и спросить не у кого.
На это тебе и жалуюсь в первую голову Все меньше, знаешь ли, думаю — что будет, все чаще тянет вспоминать — что было. Подробно, до пустяков, словечек деда, поворота головы одноклассницы, промелька маминой руки, дочкиного лепета, дребезга ложки в стакане железнодорожного чая. Трудная работа, а кто мог помочь — ушли. Почти все. Они теперь обходятся без меня, и это, скорее всего, не доставляет им никаких неудобств. Им я больше не нужен. Обидно, однако. Вот и ты ушла. Обрела свободу. И независимость. А я-то не свободен. Завишу — от памяти. Годы вымывают из нее мелочи, из которых, собственно, и состоит жизнь. Кое-что, конечно, осталось. Вот, скажем, карандашные метки на дверном косяке — мальчик растет. А вот плавки с тесемками сбоку, чтобы надевать их, не снимая трусов, — мальчик подрос… Или реклама: «На сигары я не сетую, сам курю и вам советую». Я тогда не знал, что такое «сетую», прочитывал с ударением на «у», получалось нескладно. Или вкус варенца на малаховском рынке. Или запах желтой бахромчатой страницы «Тружеников моря» — скучища, что-то там долго и нудно про приливы- отливы, но пахло замечательно. Нет, я, само собой, сопротивляюсь, подхлестываю память, тереблю — уж так стараюсь ухватить, и вытащить, и снова поселить в своем мире все эти тени, ощущения, вернуть им тепло, живую шероховатость — да то и дело застреваю, теряюсь, шарю по закоулкам, а там — темно. И спросить не у кого. Это мучает. И тоскою ложится в первую строку. Кузмин ли Цветаевой сказал, Цветаева ли Кузмину: мол, стихи пишут ради последней строчки. А тут — первая. Дело как бы сделано, дальше писать незачем. Или распишусь? Разговорюсь? Ты-то молчишь, но уж очень располагающе. Так славно молчишь, слушаешь. Слушаешь? Так вот, все ушли, кто помнил, и рассказ теперь получится — дыра на дыре. Все равно стоим в пробке? Ладно, слушай. Да и кто ж помешает эту строчку повторить? Как там Данте распорядился светилами?
Первая картинка: розовое лицо, усы врастопырку, сизый сальный ворот рубахи, галифе без ремня, железная пуговица расстегнулась — живот надавил, руки по локоть голые, в жестких волосках. Откуда взял, что жесткие? Он меня под мышки схватил — может, я лицом ткнулся, укололся. Взлетаю.
Мы с мамой, бабой Женей и Нютой едем в эвакуацию, в Бисерть, что в сотне километров к западу от Свердловска. Мне полтора года. Зачем такого забрасывать на верхнюю полку? Мама могла бы ответить. И Нюта. Баба Женя могла. Папа тоже — он, как выяснилось из его военных писем, провожал нас. Но сколько ни таращу глаза, ни вожу руками, ни щупаю тьму — нет папы. Чужой дядька с железной пуговицей — тут, во всех подробностях. А папы нет.
В Бисерти уже несколько кадров. Темно-красные деревянные санки, полозья железом обиты — я приморозил было к полозу язык, Нюта не растерялась, отрывать не дала, пальцами, пальцами — как уж там, не знаю — полоз отогрела. Пошепелявил совсем недолго. В тех же санках сижу с лопаткой в руке, Нюта тянет за веревку. Паровоз с озверелым воем шасть мимо — прячу лицо Нюте в подол. Козел, тощий, черно- белый, совсем рядом — Нюта чуть ли не снимает меня с рогов. Нюта, Нюта, Нюта, мамы почти не видать, она на заводе. Но ею пахнет в доме, слабый запах духов, пудры и — редко — папиросного дыма.
Баба Женя всегда дома, она большая и мягкая. Но Нюта всех главнее, всех заслоняет. Вот еще: масло — желтый ком, похож на кочан, только маленький. Петуха — шея пестрая, глаз за желтым кожаным фартуком, лапы связаны — несут вниз головой и бросают в сенях. Его жалко — или это позже, жалость к зверью всякому? А падение в погреб с последующим менингитом — уже из маминых рассказов. Сколько мне? От полутора до трех. В сорок третьем мы вернулись. Вот, в сущности, и всё за целых полтора года жизни. Непочатый край для вопросов, рассказов, интереснейших подробностей. Как со мной прощался папа? В каком доме мы жили? Где вторая бабушка? Дедушки? Их ведь целых два. Что ели? Что я говорил? Во что и с кем играл? И почему я так отчетливо помню этого дядьку в галифе — может, он возник уже на обратном пути и тогда не имеет никакого права открывать собой мои воспоминания, а должен занять место в очереди за козлом, петухом, паровозом и санками.
Спросить-то не у кого.
Мама умирала почти год. В таких случаях принято говорить — долго и мучительно. По правде — мучительно долго. Сама она вряд ли мучилась, особенно последние месяцы. А вот окружающие… Окружающих было трое — он, брат Валерик и Нюта, вечная Нюта. Она привычно маму кормила, умывала, кое-как подмывала, застирывала пеленки, умудрялась — вкривь — надевать памперсы, черной марганцовкой смазывала пролежни. И ругала визгливым голосом: мимо ведра ссышь! Валерик привозил продукты. А он приезжал раз, редко — два раза в неделю, ставил клизму, купал. И ждал. Смерти мамы он перестал бояться задолго до конца, поняв, что мамы-то уже нет. Или так: «…ставил клизму, купал и ждал смерти мамы. Он перестал бояться…» Казнить нельзя помиловать.
Пока она еще ползала по квартире и могла добраться до телефона — звонила. Десятки раз на дню, часто ночью. Позовите, пожалуйста, Виталия Иосифовича. — Да, мама, это я. — Виталик, мне очень плохо. Приезжай немедленно. Они меня бьют. — Кто бьет, мама? — Не знаю, их много. — Но там же Нюта. — Нет здесь никакой Нюты. — Хорошо, сейчас приеду. — Он вешает трубку. Звонок. — Позовите, пожалуйста, Виталия Иосифовича.
«Пожалуйста» — непременно. Выучка. Как же, из профессорской семьи. Рабфаковская юность не вытравила. Когда он не снимал трубку, звонки не прекращались часами. Сначала он нервничал, накатывала жалость. Почему-то вспоминались семейные истории о маленькой маме. Как она говорила «кепка мася», что означало «хлеб с маслом». Как заходилась в крике и вдруг затихала, а потом на вопрос, зачем же плакала, отвечала: «Не хочется, а надо поорать». Как сидела на коленях у Андрея Януарьевича Вышинского где-то на даче и играла с ним в «ладушки». Потом Виталик начал раздражаться. Потом перестал реагировать. Приезжал, отдавал Нюте продукты — хотя за этим следил брат, не приезжать же с пустыми руками… Выверенными движениями совершал все манипуляции. Надевал латексные перчатки. Устанавливал маму в тесном туалете спиной к себе, ладони уперты в деревянное сиденье. Вводил смазанный детским кремом наконечник клизмы, вливал литр воды (плюс чуть-чуть шампуня), зажимал анус правой рукой, поворачивал маму к себе лицом, усаживал, убирал руку. Так два-три раза. При неудовлетворенности результатом натягивал на правую руку две перчатки, залезал указательным пальцем в ампулу прямой кишки — снизу, не снимая маму с унитаза, выковыривал сгустки фекалий, снова ставил клизму. И так далее до полной победы. Потом — ванна. Все это раз в неделю, по пятницам. Месяц за месяцем. И вроде бы привык. Но — пошли пролежни… Судя по всему, маме не было больно, она лежала на одном, левом, боку с закрытыми глазами и оживлялась только во время кормления. Еще удавалось ее высаживать на стул, под которым стояло ведро. Правда, чаще мочилась в постель. Вот тогда-то и появилась новинка — памперсы, их продавали в одном месте, у черта на рогах, и стоили они немало. Виталик закупил изрядный запас, но Нюта признала их пользу не сразу и с большой неохотой. А пуще всего донимал Виталика сладковатый запах гнилой плоти — куда хуже обычного говна.
Впрочем, Нюту запах не слишком беспокоил. «Ты скажи ей, пусть мимо ведра не писает…»
Дорогая и любимая мамочка!
Хорошо ли ты устроилась? Красив ли город Ессентуки? Какое странное у него название. Как ты себя чувствуешь? 24 марта мы кончили учиться. Наталья Ивановна оставила меня после уроков, вызвала по
Источник статьи: http://booksonline.com.ua/view.php?book=110488&page=61