У бар бороды не бывает усы что это значит

НИКОЛАЙ НЕКРАСОВ «ОДНАЖДЫ, В СТУДЁНУЮ ЗИМНЮЮ ПОРУ. »
(из стихотворения «Крестьянские дети»)

Мужичок с ноготок

Однажды, в студёную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведёт под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах. а сам с ноготок!
«Здорово, парнище!» — «Ступай себе мимо!» —
«Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?» — «Из лесу, вестимо,
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
(В лесу раздавался топор дровосека.) —
«А что, у отца-то большая семья?» —
«Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я. » —
«Так вон оно что! А как звать тебя?» — «Власом». —
«А кой тебе годик?» — «Шестой миновал.
Ну, мёртвая!» — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
На эту картину так солнце светило,
Ребёнок был так уморительно мал,
Как будто всё это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал.
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь —
Всё, всё настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы, —
Те честные мысли, которым нет доли,
Которым нет смерти — дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
‎В которых так много любви!

Полное стихотворение Н.А. Некрасова «Крестьянские дети» 1861 года

Опять я в деревне. Хожу на охоту,
Пишу мои вирши — живется легко,
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко.
Проснулся: в широкие щели сарая
Глядятся веселого солнца лучи.
Воркует голубка; над крышей летая,
Кричат молодые грачи,
Летит и другая какая-то птица —
По тени узнал я ворону как раз;
Чу! шепот какой-то. а вот вереница
Вдоль щели внимательных глаз!
Всё серые, карие, синие глазки —
Смешались, как в поле цветы.
В них столько покоя, свободы и ласки,
В них столько святой доброты!
Я детского глаза люблю выраженье,
Его я узнаю всегда.
Я замер: коснулось души умиленье.
Чу! шепот опять!

Первый голос
Борода!

Второй
А барин, сказали.

Третий
Потише вы, черти!

Второй
У бар бороды не бывает — усы.

Первый
А ноги-то длинные, словно как жерди.

Четвертый
А вона на шапке, гляди-тко — часы!

Пятый
Ай, важная штука!

Шестой
И цепь золотая.

Седьмой
Чай, дорого стоит?

Восьмой
Как солнце горит!

Девятый
А вона собака — большая, большая!
Вода с языка-то бежит.

Пятый
Ружье! погляди-тко: стволина двойная,
Замочки резные.

Третий (с испугом)
Глядит!

Четвертый
Молчи, ничего! постоим еще, Гриша!

Испугались шпионы мои
И кинулись прочь: человека заслыша,
Так стаей с мякины летят воробьи.
Затих я, прищурился — снова явились,
Глазенки мелькают в щели.
Что было со мною — всему подивились
И мой приговор изрекли:
«Такому-то гусю уж что за охота!
Лежал бы себе на печи!
И, видно, не барин: как ехал с болота,
Так рядом с Гаврилой. » — Услышит, молчи! —
О милые плуты! Кто часто их видел,
Тот, верю я, любит крестьянских детей;
Но если бы даже ты их ненавидел,
Читатель, как «низкого рода людей», —
Я всё-таки должен сознаться открыто,
Что часто завидую им:
В их жизни так много поэзии слито,
Как дай бог балованным деткам твоим.
Счастливый народ! Ни науки, ни неги
Не ведают в детстве они.
Я делывал с ними грибные набеги:
Раскапывал листья, обшаривал пни,
Старался приметить грибное местечко,
А утром не мог ни за что отыскать.
«Взгляни-ка, Савося, какое колечко!»
Мы оба нагнулись, да разом и хвать
Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно!
Савося хохочет: «Попался спроста!»
Зато мы потом их губили довольно
И клали рядком на перилы моста.
Должно быть, за подвиги славы мы ждали,
У нас же дорога большая была:
Рабочего звания люди сновали
По ней без числа.
Копатель канав — вологжанин,
Лудильщик, портной, шерстобит,
А то в монастырь горожанин
Под праздник молиться катит.
Под наши густые, старинные вязы
На отдых тянуло усталых людей.
Ребята обступят: начнутся рассказы
Про Киев, про турку, про чудных зверей.
Иной подгуляет, так только держися —
Начнет с Волочка, до Казани дойдет!
Чухну передразнит, мордву, черемиса,
И сказкой потешит, и притчу ввернет:
«Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче
На господа бога во всем потрафлять.
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Да вздумал однажды на бога роптать, —
С тех пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы из носу шибко росли. »
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им всё покажи.
Прохожий заснет под свои прибаутки,
Ребята за дело — пилить и строгать!
Иступят пилу — не наточишь и в сутки!
Сломают бурав — и с испугу бежать.
Случалось, тут целые дни пролетали —
Что новый прохожий, то новый рассказ.
Ух, жарко. До полдня грибы собирали.
Вот из лесу вышли — навстречу как раз
Синеющей лентой, извилистой, длинной,
Река луговая: спрыгнули гурьбой,
И русых головок над речкой пустынной
Что белых грибов на полянке лесной!
Река огласилась и смехом, и воем:
Тут драка — не драка, игра — не игра.
А солнце палит их полуденным зноем.
Домой, ребятишки! обедать пора.
Вернулись. У каждого полно лукошко,
А сколько рассказов! Попался косой,
Поймали ежа, заблудились немножко
И видели волка. у, страшный какой!
Ежу предлагают и мух, и козявок,
Корней молочко ему отдал свое —
Не пьет! отступились.
Кто ловит пиявок
На лаве, где матка колотит белье,
Кто нянчит сестренку двухлетнюю Глашку,
Кто тащит на пожню ведерко кваску,
А тот, подвязавши под горло рубашку,
Таинственно что-то чертит по песку;
Та в лужу забилась, а эта с обновой:
Сплела себе славный венок, —
Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый
Да изредка красный цветок.
Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.
Вот девочка ловит лукошком лошадку:
Поймала, вскочила и едет на ней.
И ей ли, под солнечным зноем рожденной
И в фартуке с поля домой принесенной,
Бояться смиренной лошадки своей.
Грибная пора отойти не успела,
Гляди — уж чернехоньки губы у всех,
Набили оскому: черница поспела!
А там и малина, брусника, орех!
Ребяческий крик, повторяемый эхом,
С утра и до ночи гремит по лесам.
Испугана пеньем, ауканьем, смехом,
Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,
Зайчонок ли вскочит — содом, суматоха!
Вот старый глухарь с облинялым крылом
В кусту завозился. ну, бедному плохо!
Живого в деревню тащат с торжеством.
«Довольно, Ванюша! гулял ты немало,
Пора за работу, родной!»
Но даже и труд обернется сначала
К Ванюше нарядной своей стороной:
Он видит, как поле отец удобряет,
Как в рыхлую землю бросает зерно,
Как поле потом зеленеть начинает,
Как колос растет, наливает зерно.
Готовую жатву подрежут серпами,
В снопы перевяжут, на ригу свезут,
Просушат, колотят-колотят цепами,
На мельнице смелют и хлеб испекут.
Отведает свежего хлебца ребенок
И в поле охотней бежит за отцом.
Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!»
Ванюша в деревню въезжает царем.
Однако же зависть в дворянском дитяти
Посеять нам было бы жаль.
Итак, обернуть мы обязаны кстати
Другой стороною медаль.
Положим, крестьянский ребенок свободно
Растет, не учась ничему,
Но вырастет он, если богу угодно,
А сгибнуть ничто не мешает ему.
Положим, он знает лесные дорожки,
Гарцует верхом, не боится воды,
Зато беспощадно едят его мошки,
Зато ему рано знакомы труды.
Однажды, в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах. а сам с ноготок!
«Здорово, парнище!» — Ступай себе мимо! —
«Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?» — Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу.
(В лесу раздавался топор дровосека.) —
«А что, у отца-то большая семья?»
— Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я. —
«Так вон оно что! А как звать тебя?»
— Власом. —
«А кой тебе годик?» — Шестой миновал.
Ну, мертвая! — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто всё это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал!
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег, до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь —
Всё, всё настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы.
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы,
Те честные мысли, которым нет воли,
Которым нет смерти — дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
В которых так много любви!
Играйте же, дети! Растите на воле!
На то вам и красное детство дано,
Чтоб вечно любить это скудное поле,
Чтоб вечно вам милым казалось оно.
Храните свое вековое наследство,
Любите свой хлеб трудовой —
И пусть обаянье поэзии детства
Проводит вас в недра землицы родной.
Теперь нам пора возвратиться к началу.
Заметив, что стали ребята смелей,
«Эй, воры идут! — закричал я Фингалу. —
Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!»
Фингалушка скорчил серьезную мину,
Под сено пожитки мои закопал,
С особым стараньем припрятал дичину,
У ног моих лег — и сердито рычал.
Обширная область собачьей науки
Ему в совершенстве знакома была;
Он начал такие выкидывать штуки,
Что публика с места сойти не могла,
Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!
Командуют сами! «Фингалка, умри!» —
«Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха!»
«Смотри — умирает — смотри!»
Я сам наслаждался, валяясь на сене,
Их шумным весельем. Вдруг стало темно
В сарае: так быстро темнеет на сцене,
Когда разразиться грозе суждено.
И точно: удар прогремел над сараем,
В сарай полилась дождевая река,
Актер залился оглушительным лаем,
А зрители дали стречка!
Широкая дверь отперлась, заскрипела,
Ударилась в стену, опять заперлась.
Я выглянул: темная туча висела
Над нашим театром как раз.
Под крупным дождем ребятишки бежали
Босые к деревне своей.
Мы с верным Фингалом грозу переждали
И вышли искать дупелей.

Источник статьи: http://sibmama.ru/nakrasov-odnazdy.htm

У бар бороды не бывает усы что это значит

-Вы, случаем, не поэт?
-Да нет, всего лишь окопник.
-И по совместительству философ. Аль прелюбодей?- сощурилась она и вздохнула:- Я таких ли речей тут наслушалась. Я уже вся в дырах. Всю издырявили мужичье, все разделали, как говяжью тушу. Как я устала от этого всего.
-Я без всякого умысла…
-Без всякого… одичали там… грязные, вшивые…- вдруг рассердилась Ольга и отряхнула грудь.
-Вшей и грязь можно отмыть, а вот душу…
-О душе не беспокойтесь…
-Я не о вашей, о своей беспокоюсь.
-Это Божья работа. Но боюсь, что Он отвернулся от этих мест.

Астафьев своим грубым и жестким языком разрушает все идиллические и восторженно-романтические представления о Великой Отечественной войне. Он не пытается найти в войне какие-то “позитивные” нотки. Он не пытается выставлять её в романтическом ключе, ведь в ней и не было романтики. Он изображает ужас и кошмар, отчаяние и страх, изуродованных физически и истерзанных душевно окопников и толстых, жирующих и наглых тыловиков. При этом своё повествование он начинает не с фронта и боевых действий, а с прогнившей учебки, «чертовой ямы», где юные и здоровые парни превращаются в доходяг и больных. Где люди опускаются и перестают не только утруждать себя тем, чтобы отправлять естественные гигиенические потребности, но и даже ходить в туалет снимая штаны, где защитники родины доведены до состояния, когда начинают рыться в отбросах в поисках пропитания. Место, где самодурство чиновников от армии приводит к смертям парней ещё не побывавших на поле брани. И это страшно. Понимаешь, что это всегда было и глупость власти, и страшная неорганизованность и отправления ненужных, а в большинстве своем вредных, ритуалов. Что даже большая война не могла этого изменить. И вместе с героями романа остаётся лишь вопрошать:

Ну зачем это? Зачем? Почему ребят сразу не отправили на фронт? Зачем они тут доходят, занимаются шагистикой? На стрельбище, как и прежние роты, побывают два-три раза, расстреляют по обойме патронов – не хватает боеприпасов. Копать землю многие из них умеют с детства, штыком колоть, если доведется, война научит. Зачем? Зачем здоровых парней доводить до недееспособного состояния?

Роман своей целью имеет не изображение подвига советского народа, или воспитания патриотизма, или восхваления кого-либо или чего-либо, он направлен на уничижения самого слова “война”. Автор, как сам и говорит, пытался лишь написать, что он видел и, как он это всё воспринял. Это его история и она может противоречить истории другого фронтовика, ведь каждый воспринимает всё по-разному.

Роман представляет собой две книги, каждая из которых в определенном роде значительно отличаются от другой. Автором планировалась третья, но написать он её уже не смог. Первая описывает будущих солдат, призывников, которые проходят учебку, где не только ничему не обучаются, но и доводятся до нездорового состояния. Во второй книге уже описывается война. Та самая — страшная, кровавая и уничтожающая всё живое. И здесь Астафьев, пытаясь во всем дойти до антиромантического и антивоенного. описывает самоубийственную и безумную операцию, которая, в результате, из-за неорганизованности и надежды на “авось” привела к гибелям сотен людей.

Первое, что бросается в глаза — это язык Астафьева. Я бы назвал его даже сложным, хоть он и является просторечным. Первое время частенько приходилось перечитывать абзац, чтобы понять, что автор имел в виду. Но это просторечие и грубость языка создает свою особую атмосферу. Язык без пафоса и без восторженных дифирамб, без возвышенности – все это заставляет проникнуть в солдатский быт, в их взаимоотношения друг с другом. Как всегда к языку со временем привыкаешь и приспосабливаешься и уже проблем с пониманием больше не испытываешь, а даже сам начинаешь выражаться как герои этого романа. У бар бороды не бывает, как известно, у бар усы. А описание внешности человека в духе:

Самое выдающееся на этом лице, самое приметное – подбородок с ямой посередине, напоминающий обвислую бабью жопу.

Непременно вызывает улыбку.

Одна из самых замечательных сторон этого произведения это его герои. По началу кажется, что их очень много, сразу и не уследишь за всеми, но автор каждого пытается развернуть перед читателем, каждому дает слово, чтобы высказаться. Они обретают вес под пером автора и уже становятся близки читателю, читатель начинает принимать в них участие и сочувствовать им. А это говорит о сильном мастерстве слова. Это не каждому писателю дано. В романе показаны разные люди, частенько даже полярные, но они все равно западают в душу и материализуются, становятся живыми и уже нельзя безразлично относиться к их жизни или к их смерти. Булдаков, Рындин, Шестаков, Шусь, Финифатьев и все остальные. Каждый необычайно правдивый и настоящий. Каждый запоминается и начинает нравиться. Жаль лишь, что в финале второй книги так и не было раскрыто, что же случилось с некоторыми персонажами романа, видимо, это приберегалось для продолжения. Это уже никогда не узнать.

Единственное что меня смутило так это откровенно антисоветский характер произведения. При этом иногда носящий несправедливый характер, по моему мнению. Например, в отождествлении советского и фашистского режима. Этот роман в некотором роде манифест против СССР и против Сталина лично. Мне не нравится, когда писатели пытаются через свои работы навязать людям своё убеждение. Хотя во многом с Астафьевым сложно не согласиться. Но всё-таки я за беспристрастность, а она частенько имеет более сильное значение и влияние, чем нарочитое отрицание.

Всегда считал, что автор ни в коей мере не должен ввязываться в повествование и навязывать свои идеи и взгляды читателю. Если уж есть такое желание, то должен вкладывать эти идеи в уста своих персонажей или, как в данном случае, ещё и описанными событиями подкреплять их, этого было бы достаточно. Но когда автор влезает в текст со своими размышлениями, то это выглядит, как навязывание, а это мне никогда не нравилось. Когда замечаешь, что автор лично вмешивается со своими мыслями в повествование, то уже и начинаешь замечать, что в изображении событий имеется некоторый крен в сторону “антисоветчины”, а если бы и не было этого вмешательства, то и крен не был бы так заметен.

Если учесть, что роман был написан в начале девяностых, то это ко всему прочему попахивает танцами на костях. Такое удачное издание как раз реквием по разрушенному и ужасному государству, в котором не было ничего хорошего. Это отдает политичностью, что я, опять же, не люблю. Но это лишь маленький минус этому роману, абсолютно не умаляющий его силы и качества.

«Прокляты и убиты» Астафьева — это прекрасный образчик преемственности и продолжения русской классической литературной традиции. Несмотря на то, что она написана в 90-е. Это никак негативно не повлияло на стиль и мощь произведения. А по стилю так это чистой воды классическое произведение XIX века, правда, несколько грубое и матершинное, зато глубокое и эпичное. Я бы никогда не подумал, что такое могло быть написано в 90-е, и был необычайно и приятно удивлен. Эта недописанная эпопея должна носить как минимум титул одной из лучших (а возможно и лучшей) написанных в современной России.

–Не распространяйте хотя бы своего темного заблуждения на товарищей своих, не толкуйте им о своем Боге. Это, уверяю вас, глубокое и вредное заблуждение. Бога нет.
-А што есть-то, товарищ капитан?
-Н-ну, первичность сознания, материя…
-Ученье – свет, неученье – тьма.
-Во-во, совершенно правильно!
-У меня вот Бабушка Секлетинья неученая, но никогда не брала чужого, не обманывала никого, не врала никому, всем помогала, знала много молитв и древних стихир, дак вот ей бы комиссаром-то, духовником-то быть, а не вам.

Источник статьи: http://www.livelib.ru/review/271530-proklyaty-i-ubity-viktor-astafev