Умер Борис Усов, создатель «Соломенных Енотов». Кем он был и чем запомнился?
11 апреля умер Борис Усов, создатель «Соломенных Енотов», самой сокровенной московской панк-группы. Публикуем заново архивный текст «Афиши», написанный Максимом Семеляком к 20-летию группы.
При всем своем знаменитом пренебрежении к условностям исполнительского искусства и общем кустарном строе «Соломенные еноты» всегда играли захватывающе — там присутствовала особенная вязкость драйва, как в примороженной водке. И голос Бориса Усова (ныне Белокурова) — сломанный раз и навсегда голос подростка — звучал в регистрах проповеди и исповеди одновременно.
Будучи маяком самого пронзительного прямодушия, «Еноты» тем не менее отличались эпической скрупулезностью — их песни столь же внятны, сколь и многословны. Это была кропотливая, как подбор шифра, работа по конструированию своего мира, причем поэта в Усове выдает не столько густая метафорика, сколько самые простые строки, вроде «и вот так наступает зима» или «швыряли желтые рубли в Москву-реку».
Если по журналистской привычке задуматься о европейских аналогах, то группой-побратимом «Енотов», вероятнее всего, следует признать The Fall — речь в данном случае не о влияниях либо заимствованиях (хотя идеологические совпадения случались — ср., например, «Сколько сантимов стоит нацистский лозунг?» и «Who makes the nazis?»), но о родственном подходе. Определение, данное на заре восьмидесятых команде Марка Смита — head music with energy, — вполне годится и для изобретенной в начале девяностых группы Усова. Тот же варварский постпанк с идеалами, та же большая поэзия под маской оголтелого и не слишком нуждающегося в аккомпанементе голословия, тот же типаж боевика-ботаника и стиль интеллектуалов пролетариата с их незабудками классовой борьбы. Да и вообще, если посмотреть на фотографии молодых The Fall, создается впечатление, что они сняты в Коньково и соломенная гитаристка Арина — что русская Уна Бейнс.
Песни «СЕ» образуют бесконечно одушевленное пространство, дающее фору всему живому. Здесь мотылек-птеродактиль, кот Джульбарс, нерпы Охотского моря, геральдический лев, православный лемур, ленивец-ревнивец, як-истребитель, сиамский медведь и еще целая Красная книга подобных образов. Животные, в свою очередь, погружены в мир искусств, где поджидают принцесса Мононоке, маргаритки на руинах Эльсинора, Рапунцель, Аталанта и Ворволока (девушка-призрак из фильма «Остров мертвых»). Причем цитаты и аллюзии были не притянуты за уши, но, наоборот, оторваны от сердца, и речь шла не о патентованной эзотерике (любой дурак может помянуть в песне Кроули, а ты попробуй напиши про Айрис Мердок, как Усов) — источником вдохновения служили нормальная и плотно забитая еще в советские времена книжная полка плюс закаленная задолго до торрентов киномания.
Первый раз я услышал «СЕ» в 1994 году — несколько песен с кассеты, одна из которых, в частности, гласила: «В зверском муравейнике не осталось жителей, а у меня за пазухой спрятан миллион, я иду по улице мимо потребителей, словно огнедышащий маленький дракон». Я не знаю песни, которая точнее бы передавала ощущения двадцатилетнего человека той эпохи, его ход ноги в вечернем мареве одуревшего города, его неподъемную логику подтвердившихся опасений. В этой черно-белой постановке — непререкаемость рентгеновского снимка. («СЕ» в контексте девяностых годов вообще отдельная тема, ее давно и хорошо наметил Сережа Кузнецов в «Контркультуре» десятилетней давности.) Живьем же я впервые увидел Усова в девяносто восьмом примерно году на концерте «Инструкции по выживанию». Он тогда ходил с палкой — накануне попал под машину — и напоминал тропического богомола, изломанного и изящного одновременно. От него исходило какое‑то сияющее неблагополучие. Вообще, надо сказать, что при всей, скажем так, аскетичности облика Усов всегда казался экзотичным и нездешним, в этих своих скукоженных меховых ушанках, шарфах и розовых майках. И хотя пелось «и нет нам ни Парижей, ни Венеций в лучах отходняков и абстиненций», в сущности, он любую свинцовую мерзость умел превратить в алмазный свой венец (этот эффект переплетения миров гениально выстроен в песне «Таитянка»).
Десять лет назад (текст вышел в 2012 году — прим. ред.) я был типичным розовощеким агитатором из журнала «Афиша» с навязчивым стремлением освещать и просвещать, ну и, естественно, мимо «Енотов» пройти я не мог. Я начал пробовать участвовать в судьбе — корявость этой фразы вполне соответствует собственно потугам. Я таскал какие‑то кассеты Артемию Троицкому, свел «СЕ» с «Проектом О.Г.И.», пробовал что‑то писать, при этом у меня довольно скоро возникло ощущение, что я занимаюсь каким‑то во всех отношениях скользким делом — как будто тащу из воды Ихтиандра на всеобщее обозрение. И даже те несколько рекламных фраз, написанных мной про «СЕ», звучали, как говорил генерал Епанчин, точно пятьдесят лакеев вместе собрались сочинять — да и сочинили.
Вот и теперь — все вышесказанное не только ничего не объясняет про «Енотов», а, пожалуй, и вводит в заблуждение: может сложиться впечатление, что это такие чрезмерно поэтичные, трогательные песни про, как сейчас принято гнусно выражаться, котиков, КОАПП в изложении проклятых поэтов, очередные сто дней после детства. А это не сто дней после детства, это термидор после детства. Ничего смутного и трудноопределимого — «Еноты» транслировали только абсолютную безоговорочность, и с сознанием своей правоты (которая, как известно, составляет сущность поэзии) там всегда все было в полном порядке. Как‑то мы выпивали у меня дома. Усов был не в духе, капризничал, одному из моих гостей дал по морде, другого просто выгнал из квартиры. В какой‑то момент он совсем разошелся и взялся было опрокинуть стойку с компакт-дисками. Тут уж я не выдержал и схватил его за руки. Несколько секунд мы раскачивались у этой стойки, как Холмс и Мориарти над водопадом. Это было очень странное чувство — мне в тот момент показалось, что я столкнулся с чистой человеческой волей, хрупкой и несгибаемой одновременно. Почему‑то эта дурацкая мизансцена у меня теперь намертво ассоциируется с собственно песнями — поскольку те преисполнены той же бесплотной решимости.
В другой раз мы с Усовым совершали алкогольную прогулку по Москве, в неясных целях катаясь по Кольцевой линии метро. Был утомительный, нелепый день, Усов был мрачно пьян, на нас периодически наезжали какие‑то вокзальные гопники, в конце концов мне это надоело. Знаешь что, говорю, Белокуров, вот тебе деньги, делай что хочешь, а с меня довольно, я домой. С этими словами я выхожу из вагона и вдруг слышу, как он ворчит мне вслед: «Давай, давай, Господь Бог тебе плюсик поставит за то, что ты меня тут бросил одного». И двери закрываются. Я разозлился ужасно. Шел домой по улице Черняховского, пиная мусорные баки: «Нет, ну надо же, плюсики он раздает! Вот сука! Да кто ты вообще такой?! Да в чем вообще дело? Тоже мне, непризнанный гений! Плюсик! Слово-то какое выискал!»
И вот на этой-то улице Черняховского я внезапно понял, в чем вообще дело.
Сила и величие «СЕ» состоит не в куплетах-мелодиях, не в бескомпромиссности и не в синдроме Питера Пэна, и это вообще не вопрос драйва и других поверхностных рок-н-ролльных материй. Оно — в том этическом напряжении, которое свойственно каждой их песне и способно высекать искомые плюсики. И в самом Усове, и в его музыке всегда присутствовала какая‑то вздорная святость. При прослушивании этих песен неизбежно охватывает чувство вины, а происходит это потому, что так не бывает. Это творчество несовместимо с жизнью, но с жизнью не в смысле процесса (быть или не быть), а с повадками людей как таковых. Потому что лирические герои «СЕ» — эндемики, представители иного биологического вида, и коньковская квартира 104 — их рефугиум. Усовский посыл «они морлоки, значит, мы — элои» — неправильный, логически неверный, но в мире «СЕ» он звучит как аргумент от вечной истины. И в этом смысле намеренная закрытость «Енотов» объяснима — они и впрямь всегда служили воплощением несговорчивости, но это глупо списывать на эстетику андеграунда— в той же степени контркультурна нерпа или маргинален вомбат. (Вообще, «Еноты» — слишком крупное явление, чтобы судить о нем по меркам статистического панк-резистанса, тут скорее вспомнишь Эмили Дикинсон, которая отказывалась от публикаций).
В одном стихотворении 1923 года сказано: «А вам, в безвременьи летающим под хлыст войны за власть немногих, — хотя бы честь млекопитающих, хотя бы совесть ластоногих». Это сказано как будто про «СЕ». И чувство вины в данном случае неизбежно, потому что даже самый впечатлительный человек рано или поздно переварит и чужой талант, и чужое страстотерпчество, но совесть ластоногих, честь млекопитающих, а также память котят и утят — это не подлежит никакой предательской усвояемости (и Усов, думаю, прекрасно это понимает, иначе он не написал бы строчки «мы были для них чем‑то вроде слезоотвода»). И слушая эти песни, ты как бы всегда будешь бросать его одного в вагоне. А попробуешь зайти в вагон — станешь как тот мент со станции «Битцевский парк» из едва ли не лучшей их вещи «Night Flight». И ничего нельзя сделать, и от этого боль поднимается вверх, а песни становятся провозвестниками совершенно иного и лучшего измерения. Это ощущение стоит как минимум всех перевернутых стоек со всей музыкой мира.
Сетевой архив группы «Соломенные еноты» находится здесь.
Источник статьи: http://daily.afisha.ru/music/11706-umer-boris-usov-sozdatel-solomennyh-enotov-kem-on-byl-i-chem-zapomnilsya/
Усов борис соломенные еноты
Константин Мишин запись закреплена
1993 год начало…
По соседству на улице Островитянова с Усовым жил Борян Покидько, худенький подросток, впитавший идеи «экзистенциального панка»… Усов втянул его в нашу тусовку, и через некоторое время Борян создал проект «Лисичкин Хлеб» со своими друзьями Саней Беловым, Захаром Мухиным и Димой Моделем… Подруга Димы Моделя – дочь еврейского народа Аня Бернштейн (сценический псевдоним Аня Англина) была гитаристкой «Соломенных Енотов» в период 1993-94 годов…
В начале 1993 года «Резервацию здесь» решили «раскручивать» С.Гурьев и О.Барабошкина… В 1992 году открылись «Клуб им. Джерри Рубина», «Sexton Fozd» стал постоянно функционировать «Форпост»… в начале 1993 года открылся «А-клуб», наконец стало возможно проводить рок-концерты в загибающихся без господдержки Домах культуры… именно в январе в ДК МГУ на Большой Никитской был заряжен концерт с участием групп «Резервация здесь», «Дети Кеннеди» и прочей тупой панкоты… По каким-то причинам Барабоха не внесла меня в список и я устроил дебош, подравшись с охраной… Меня выпихнули из ДК МГУ, в то время как я осыпал проклятьями администратора «Комитета охраны тепла»: «Сука, Оля… я знаю где ты живёшь, тварь… подкараулю вечером и отвёртку в башку засажу, как Медведевой в Париже сунули»… Короче я развлекался как мог…
Рассказывает Сантим: за пол-часа до начала концерта чувак из группы «Дети Кеннеди» заявил организаторам:
— Мы хэдлайнеры, поэтому мы будем играть последними… Ему организаторы пытались объяснить: «Ты не хэдлайнер, ты идиот…», но он встал в позу… Тогда я сказал: «Без проблем – мы играем первыми, пусть пропустят ещё 10 человек по нашим списками…»
И «Резервация Здесь» выдала 35 минут дикого панк-рока, после чего три четверти публики покинули зал со словами Сантима: «больше ничего интересного вы здесь не услышите»… «Хэдлайнеры» играли для двадцати пяти человек…
В начале 1993 года мы с Вадимом Зуевым и Борисом Усовым устроились на работу к Коле Григорьеву (одноклассник Усова, автор текстов песен «Привидение» и «Городское отчаяние», исполнявшимися как «Соломенными енотами», так и «Брешью Безопасности», ещё одно стихотворение Коли было напечатано в фэнзине «Шумелаъ Мышь»). Коля занимался оптовой торговлей книгами, мы стали работать у него на складе грузчиками… Столкновения с реальной жизнью Борис Анатольевич не выдержал: он проработал 1 день, Вадим 1 неделю, а я целый месяц…
Видя, что «Соломенные Еноты» особо не заморачиваются по-поводу того, какие звуки сопровождают Усовский вокал, а Кульганек на некоторое время забросил «Брешь Безопасности», выпустив сольный акустический альбом «Вне игры», (название альбома с поросячьим подтекстом ненавязчиво давало понять, что автор накушался того беспредела, который царил в «формейшене») я решил собрать сольный проект…песни я начал сочинять ещё в армии, подружившись со странным питерским парнем Серёгой Тюленевым… По нынешним временам его бы назвали «фриком»… Мы вместе придумывали тексты, он называл мне тональность в которой играть и я хуярил одну ноту на басу в нужном ритме, он же играл на джазовых аккордах и шизоидно-манерным голосом с блатными интонациями пел свои и мои тексты… «Мистика сгоревших городов», «Анархист», «Дай мне денег», «Эгоист» — песни того «до-ожоговского» периода… Проект назывался «Вне»… Типа мы все такие вне стилей, вне рамок, вне системы… После армии я хотел возобновить проект, но Серёгина подруга залетела, он женился, в конце 1991 года передал мне бас-гитару «Muzima» производства ГДР, и после 92 года больше я с ним не пересекался… Новый проект я решил назвать «ОЖОГ» в честь одноимённого романа Василия Аксёнова о московской богеме 70-х… для начала в декабре 1992 я дома на дешёвый кассетник я записал 90-минутную акустику, исполнив вещи «Бреши Безопасности», «Соломенных енотов» где я был автором музыки и свои новые песни сочинённые в 1992 году … Первыми слушателями были Борис Усов и Катя Жарикова, работавшая в студии «Колокол»… именно Катя познакомила меня со своей подругой Ариной Строгановой, сыгравшей впоследствии важную роль в жизни таких групп как «Соломенные еноты», «Утро над Вавилоном» и «Обезьяна зимой», но это совсем другая история… Пока же я пытался собрать полновесный электрический состав… Естественно был призван Лёша Марков (наверное мы ему в то время сильно остопиздели) и Вадим Зуев… так же я безуспешно пытался привлечь Лёву Гончарова в качестве гитариста и Боряна Покидько на барабаны…
Именно в таком составе вместе с «Лисичкиным хлебом», «Соломенными енотами» и «Мёртвым Ты» мы выступили на квартирном фестивале 8 марта 1993 года в честь открытия «Всемосковского патриотического панк-клуба»… такое мифологическое образование было придумано Борисом для обозначения нашей формации… Всё состоялось в строящейся студии у Эли Шмелёвой на Остоженке… Только большую комнату разделили на две неравные части, в меньшую из которых и втиснулось 30 человек… Барабаны, комбики, микрофоны, тесно стоящая публика. Жуткая духота и открытая форточка – вот мои воспоминания о том концерте… и простуженный Вадим Зуев, играющий соляги в «Ожоге», и поющий свои песни в дешёвой зимней китайской куртке…
«Соломенные еноты» даже умудрились сыграть в помещении клуба «им. Джерри Рубина»… но не думайте что Светлана Ельчанинова вдруг прозрела. Дело в том что у заведения на тот момент было два «акционера» и второй чел неожиданно пригласил поиграть «Соломенных енотов»… Состав у нас на этом концерте был весьма причудливый: Витя Кульганек на барабанах (и это было отлично. ), Усов не захотел отказываться от нойзового саунда, поэтому я играл на бас-гитаре, подключенной в комбик через дисторшн (та ещё хурма, т.к. из-за «песочного звука» прокачать сильную долю не получилось, «ритм-секция» фактически отсутствовала, а гитарного «мяса» мы так и не услышали, хотя Рудкин рубил «нойз» через перегруженную «Электронику-302»… В итоге Витя, после «саунд-чека» с горя напился и всё получилось весьма «жидко» и поносно»…Выступление мне запомнилось тем, что Рудкин, постриженный а-ля Сид Вишез, прилеил скотчем на свою клетчатую рубашку портрет академика Сахарова, вырезанный из газеты… на лысине у академика была ручкой нарисована свастика…
Источник статьи: http://vk.com/wall229038054_146