Усов у большого театра

Александр Усов (II)

фотографии >>

биография

Усов Александр Дмитриевич (II)

15 октября 1937 — 17 июня 1998

Заслуженный артист РСФСР (5.02.1979).
Народный артист РФ (2.05.1996).

Актер Горьковского (Нижегородского) ТЮЗа.

Похоронен в Нижнем Новгороде на Бугровском кладбище.

последнее обновление информации: 14.04.17

публикации

Об Александре Усове, по-моему, нельзя говорить: вот актер, а вот человек. Человеческое в нем так замечательно воплотилось, что вся актерская биография, если хотите, только «пристройка» к его неповторимой личности.
Такое бывает в искусстве. Сам Гете, между прочим, писал: «Вообще личный характер писателя обуславливает его значение для публики, а не мастерство его таланта». Конечно, мастерством и талантом А. Усов тоже не был обделен Богом, но сама его личность – притягательнейшая и обаятельнейшая. Что-то мне трудно вспомнить еще на нашей нижегородской сцене актеров, так мгновенно вызывавших доброрасположение к себе, как это делал А. Усов, где бы он ни появлялся. Коллеги это знали и… пользовались этим. На гастролях, если с чем-то возникали трудности – с продуктами или другим, посылали А. Усова, с пустыми руками он не возвращался. С гастролей же он всегда приезжал с немыслимыми духами для любимой жены, которые в советские времена ну просто так не продавались. На сцене, в любой аудитории, где бы Александр Дмитриевич ни оказывался, подкупали его удивительная мягкость и добросердечная эмоциональная стихия, которой он был подвластен. Это при том, что актер А.Усов был строг к себе. Буквально каждую роль готовил тщательнейше и ни одной из них, по-моему, никогда не провалил. Были они лучше, хуже, но все живые, все их переполнял свет, который исходил от человеческой личности Александра Дмитриевича. Мне кажется, что вот такой колорит строгости, ответственности в работе и душевности, добра и хорошей веселости, в конце концов, утвердился в ТЮЗе, благодаря А. Усову, как нравственная норма, своего рода моральный эталон.

Начинал А. Усов, как кажется, с розовских мальчиков (еще до моих основных зрительских впечатлений). Это его творческий родник. Какой бы ни была потом река жизни, река творчества, но начало все-таки там. Светлая вера и совестливость, прямодушие и любовь его героев, наверное, в какой-то мере оттуда. Вообще-то по своему сценическому амплуа был А. Усов, скорее всего, добряк. И он переиграл великолепную команду всяческих добряков или, во всяком случае, людей и персонажей, которые вызывали добрый смех. Это удивительное свойство нашей психологии: найти силы посмеяться по-доброму над чем-то, может быть, даже страшным. Недаром же народная мудрость замечает: добрый смех не грех, со смехом-то и беда в полбеды живет. А. Усову повезло, его актерские способности и талант откристаллизовались в шекспировских постановках режиссера Б. Наравцевича «Сон в летнюю ночь» и «Виндзорские насмешницы». Здесь А. Усов был не просто обаятельным или острым в рисунках ролей – создавались характеры объемные, со многими нюансами, темами. Душевная наивность, простодушие контрастировали в героях А. Усова с драматизмом и осознанием бренности человеческого существования. Когда во «Сне в летнюю ночь» ремесленники, одним из которых был А. Усов, в своем страстнейшем желании что-то доказать миру оставляли свои актерские забавы, наступало время трагедии – беспомощность, никому ненужность, обездоленность маленьких людей. Актер А. Усов в лучших своих ролях умел подняться от бытовой достоверности до высоких, берущих за сердце обобщений.

Обычно актеры с опытом, да еще со званием ощущают в театрах свое особое положение. Удивительное дело, А. Усов играл, словно не замечая лет и груза актерского багажа. Он играл у разных режиссеров, он играл в детских, подростковых спектаклях и, случалось, играл отнюдь не главные роли. Жизнь на сцене, признание у публики и коллег не стерли в А. Усове важнейшие черты его личности – добросердечие, незлобивость, тонкий слух на детски чистую комедийность. Этим он жил, этим заражал и нас. Этим, я верю, каким-то чудесным образом Александр Дмитриевич продолжится в нашем театре. Добрый человек придет, словно свету принесет. Надолго. На всю нашу оставшуюся жизнь

Источник статьи: http://www.kino-teatr.ru/teatr/acter/m/sov/385503/bio/

Умер Борис Усов, создатель «Соломенных Енотов». Кем он был и чем запомнился?

11 апреля умер Борис Усов, создатель «Соломенных Енотов», самой сокровенной московской панк-группы. Публикуем заново архивный текст «Афиши», написанный Максимом Семеляком к 20-летию группы.

При всем своем знаменитом пренебрежении к условностям исполнительского искусства и общем кустарном строе «Соломенные еноты» всегда играли захватывающе — там присутствовала особенная вязкость драйва, как в примороженной водке. И голос Бориса Усова (ныне Белокурова) — сломанный раз и навсегда голос подростка — звучал в регистрах проповеди и исповеди одновременно.

Будучи маяком самого пронзительного прямодушия, «Еноты» тем не менее отличались эпической скрупулезностью — их песни столь же внятны, сколь и многословны. Это была кропотливая, как подбор шифра, работа по конструированию своего мира, причем поэта в Усове выдает не столько густая метафорика, сколько самые простые строки, вроде «и вот так наступает зима» или «швыряли желтые рубли в Москву-реку».

Если по журналистской привычке задуматься о европейских аналогах, то группой-побратимом «Енотов», вероятнее всего, следует признать The Fall — речь в данном случае не о влияниях либо заимствованиях (хотя идеологические совпадения случались — ср., например, «Сколько сантимов стоит нацистский лозунг?» и «Who makes the nazis?»), но о родственном подходе. Определение, данное на заре восьмидесятых команде Марка Смита — head music with energy, — вполне годится и для изобретенной в начале девяностых группы Усова. Тот же варварский постпанк с идеалами, та же большая поэзия под маской оголтелого и не слишком нуждающегося в аккомпанементе голословия, тот же типаж боевика-ботаника и стиль интеллектуалов пролетариата с их незабудками классовой борьбы. Да и вообще, если посмотреть на фотографии молодых The Fall, создается впечатление, что они сняты в Коньково и соломенная гитаристка Арина — что русская Уна Бейнс.

Песни «СЕ» образуют бесконечно одушевленное пространство, дающее фору всему живому. Здесь мотылек-птеродактиль, кот Джульбарс, нерпы Охотского моря, геральдический лев, православный лемур, ленивец-ревнивец, як-истребитель, сиамский медведь и еще целая Красная книга подобных образов. Животные, в свою очередь, погружены в мир искусств, где поджидают принцесса Мононоке, маргаритки на руинах Эльсинора, Рапунцель, Аталанта и Ворволока (девушка-призрак из фильма «Остров мертвых»). Причем цитаты и аллюзии были не притянуты за уши, но, наоборот, оторваны от сердца, и речь шла не о патентованной эзотерике (любой дурак может помянуть в песне Кроули, а ты попробуй напиши про Айрис Мердок, как Усов) — источником вдохновения служили нормальная и плотно забитая еще в советские времена книжная полка плюс закаленная задолго до торрентов киномания.

Первый раз я услышал «СЕ» в 1994 году — несколько песен с кассеты, одна из которых, в частности, гласила: «В зверском муравейнике не осталось жителей, а у меня за пазухой спрятан миллион, я иду по улице мимо потребителей, словно огнедышащий маленький дракон». Я не знаю песни, которая точнее бы передавала ощущения двадцатилетнего человека той эпохи, его ход ноги в вечернем мареве одуревшего города, его неподъемную логику подтвердившихся опасений. В этой черно-белой постановке — непререкаемость рентгеновского снимка. («СЕ» в контексте девяностых годов вообще отдельная тема, ее давно и хорошо наметил Сережа Кузнецов в «Контркультуре» десятилетней давности.) Живьем же я впервые увидел Усова в девяносто восьмом примерно году на концерте «Инструкции по выживанию». Он тогда ходил с палкой — накануне попал под машину — и напоминал тропического богомола, изломанного и изящного одновременно. От него исходило какое‑то сияющее неблагополучие. Вообще, надо сказать, что при всей, скажем так, аскетичности облика Усов всегда казался экзотичным и нездешним, в этих своих скукоженных меховых ушанках, шарфах и розовых майках. И хотя пелось «и нет нам ни Парижей, ни Венеций в лучах отходняков и абстиненций», в сущности, он любую свинцовую мерзость умел превратить в алмазный свой венец (этот эффект переплетения миров гениально выстроен в песне «Таитянка»).

Десять лет назад (текст вышел в 2012 году — прим. ред.) я был типичным розовощеким агитатором из журнала «Афиша» с навязчивым стремлением освещать и просвещать, ну и, естественно, мимо «Енотов» пройти я не мог. Я начал пробовать участвовать в судьбе — корявость этой фразы вполне соответствует собственно потугам. Я таскал какие‑то кассеты Артемию Троицкому, свел «СЕ» с «Проектом О.Г.И.», пробовал что‑то писать, при этом у меня довольно скоро возникло ощущение, что я занимаюсь каким‑то во всех отношениях скользким делом — как будто тащу из воды Ихтиандра на всеобщее обозрение. И даже те несколько рекламных фраз, написанных мной про «СЕ», звучали, как говорил генерал Епанчин, точно пятьдесят лакеев вместе собрались сочинять — да и сочинили.

Вот и теперь — все вышесказанное не только ничего не объясняет про «Енотов», а, пожалуй, и вводит в заблуждение: может сложиться впечатление, что это такие чрезмерно поэтичные, трогательные песни про, как сейчас принято гнусно выражаться, котиков, КОАПП в изложении проклятых поэтов, очередные сто дней после детства. А это не сто дней после детства, это термидор после детства. Ничего смутного и трудноопределимого — «Еноты» транслировали только абсолютную безоговорочность, и с сознанием своей правоты (которая, как известно, составляет сущность поэзии) там всегда все было в полном порядке. Как‑то мы выпивали у меня дома. Усов был не в духе, капризничал, одному из моих гостей дал по морде, другого просто выгнал из квартиры. В какой‑то момент он совсем разошелся и взялся было опрокинуть стойку с компакт-дисками. Тут уж я не выдержал и схватил его за руки. Несколько секунд мы раскачивались у этой стойки, как Холмс и Мориарти над водопадом. Это было очень странное чувство — мне в тот момент показалось, что я столкнулся с чистой человеческой волей, хрупкой и несгибаемой одновременно. Почему‑то эта дурацкая мизансцена у меня теперь намертво ассоциируется с собственно песнями — поскольку те преисполнены той же бесплотной решимости.

В другой раз мы с Усовым совершали алкогольную прогулку по Москве, в неясных целях катаясь по Кольцевой линии метро. Был утомительный, нелепый день, Усов был мрачно пьян, на нас периодически наезжали какие‑то вокзальные гопники, в конце концов мне это надоело. Знаешь что, говорю, Белокуров, вот тебе деньги, делай что хочешь, а с меня довольно, я домой. С этими словами я выхожу из вагона и вдруг слышу, как он ворчит мне вслед: «Давай, давай, Господь Бог тебе плюсик поставит за то, что ты меня тут бросил одного». И двери закрываются. Я разозлился ужасно. Шел домой по улице Черняховского, пиная мусорные баки: «Нет, ну надо же, плюсики он раздает! Вот сука! Да кто ты вообще такой?! Да в чем вообще дело? Тоже мне, непризнанный гений! Плюсик! Слово-то какое выискал!»

И вот на этой-то улице Черняховского я внезапно понял, в чем вообще дело.

Сила и величие «СЕ» состоит не в куплетах-мелодиях, не в бескомпромиссности и не в синдроме Питера Пэна, и это вообще не вопрос драйва и других поверхностных рок-н-ролльных материй. Оно — в том этическом напряжении, которое свойственно каждой их песне и способно высекать искомые плюсики. И в самом Усове, и в его музыке всегда присутствовала какая‑то вздорная святость. При прослушивании этих песен неизбежно охватывает чувство вины, а происходит это потому, что так не бывает. Это творчество несовместимо с жизнью, но с жизнью не в смысле процесса (быть или не быть), а с повадками людей как таковых. Потому что лирические герои «СЕ» — эндемики, представители иного биологического вида, и коньковская квартира 104 — их рефугиум. Усовский посыл «они морлоки, значит, мы — элои» — неправильный, логически неверный, но в мире «СЕ» он звучит как аргумент от вечной истины. И в этом смысле намеренная закрытость «Енотов» объяснима — они и впрямь всегда служили воплощением несговорчивости, но это глупо списывать на эстетику андеграунда— в той же степени контркультурна нерпа или маргинален вомбат. (Вообще, «Еноты» — слишком крупное явление, чтобы судить о нем по меркам статистического панк-резистанса, тут скорее вспомнишь Эмили Дикинсон, которая отказывалась от публикаций).

В одном стихотворении 1923 года сказано: «А вам, в безвременьи летающим под хлыст войны за власть немногих, — хотя бы честь млекопитающих, хотя бы совесть ластоногих». Это сказано как будто про «СЕ». И чувство вины в данном случае неизбежно, потому что даже самый впечатлительный человек рано или поздно переварит и чужой талант, и чужое страстотерпчество, но совесть ластоногих, честь млекопитающих, а также память котят и утят — это не подлежит никакой предательской усвояемости (и Усов, думаю, прекрасно это понимает, иначе он не написал бы строчки «мы были для них чем‑то вроде слезоотвода»). И слушая эти песни, ты как бы всегда будешь бросать его одного в вагоне. А попробуешь зайти в вагон — станешь как тот мент со станции «Битцевский парк» из едва ли не лучшей их вещи «Night Flight». И ничего нельзя сделать, и от этого боль поднимается вверх, а песни становятся провозвестниками совершенно иного и лучшего измерения. Это ощущение стоит как минимум всех перевернутых стоек со всей музыкой мира.

Сетевой архив группы «Соломенные еноты» находится здесь.

Источник статьи: http://daily.afisha.ru/music/11706-umer-boris-usov-sozdatel-solomennyh-enotov-kem-on-byl-i-chem-zapomnilsya/

О роли усов

В Камергерском переулке открыли памятник Станиславскому и Немировичу-Данченко. Один из инициаторов события Олег Табаков. Я люблю Табакова. Люблю не потому, что работаю в Школе-Студии МХАТ, а наоборот, работаю — потому что. Люблю любовью безответной, но давней, с 1975 года, когда школьницей поступила в его первую студию, которая занималась в Доме Пионеров, в переулке Стопани. Следуя логике, за этим должна идти фраза: «Если я люблю Табакова, то мне нравится все, что он делает, а, значит, памятник скульптора Алексея Морозова мне нравится». Здесь я остановлюсь и зафиксирую ход своих мыслей.

Мне нравится идея памятника. Нравится, что К. Станиславский и Вл. Немирович-Данченко опять вместе, что реализован потенциал магического «если», что рядом с их «нерукотворным» памятником — с театром, появился рукотворный, что в издательстве МХАТ вышли 4 тома творческого наследия Немировича-Данченко и письма Бокшанской к нему, и что все у нас будет хорошо, потому что справедливость восторжествовала.

А теперь несколько слов о руках, которые сотворили памятник. Вернее, о том, что открылось глазам людей, собравшихся в Камергерском 3 сентября 2014 года. Глазам открылся… компромисс, т.е. в Камергерском родился памятник компромиссу — и это неплохо, ибо сосуществование в одном театре К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко и было многолетним компромиссом.

До разговора о том, как выглядят на памятнике «гении места», хорошо бы поговорить о месте. Скульптору и архитектору проекта (а Алексей Морозов исполнил обе роли) предстояло вписать памятник в улицу, решить, куда смотрят герои с пьедестала — на Тверскую или же на театр, который они создали.

По логике, фасад памятника должен быть обращен к театру. Тогда Станиславский и Немирович повернутся спинами к площади, ибо Тверская в этом месте выглядит площадью с домами различных исторических эпох. Было решено, что они смотрят на Тверскую. Но для того, чтобы скульптура не читалась отказом отцов-создателей иметь что-либо общее с собственным детищем, на постамент, с той стороны, что смотрит вглубь переулка, мастерски прикреплены две маски — трагедии и комедии. А, кроме того, гении русского театра, в исполнении Морозова, замечательно «играют спиной».

Морозов показывает создателей МХАТа, как он сам заявил «молодыми и дееспособными»… и, добавлю от себя — чрезвычайно усатыми. Я не знаю, когда Станиславский сбрил усы, и задавал ли ему кто-нибудь вопрос: «Костя, ты зачем усы сбрил?» (см. фильм «Бриллиантовая рука»). Немирович-Данченко в смысле усов оказался более постоянным. Конечно, мне неловко за пикантность догадки, но я уверена, что для скульптора Алексея Морозова усы были важнейшей метафорой. Он ведь очень внимателен к деталям: у Станиславского оттопыривается левый карман, у Немировича появилась складка около второй пуговицы — то есть, это не парадные, а реалистические портреты — все, как в жизни! Но нужна была метафора, которую человек разглядывающий памятник, а затем входящий во МХАТ, прочувствует, даже, если не прочтет. Тот, кто приближается к театру с Тверской, сперва встретится с памятником, а потом уже войдет в театр. И он/она поймет (как правильно сказала на открытии памятника Валентина Матвиенко), что театр начинается не с вешалки, а со скульптуры основоположников.

Почему же должно возникнуть чувство родства между Станиславским, Немировичем и МХАТом, и причем здесь усы? Именно они-то и роднят отцов-основателей с театром, ибо усы похожи… на чайку, что украшает занавес, служебный вход и кассы театра. Кто мне не верит, сравните. А еще, усы — через чайку — соединяют отцов-основателей с А.П. Чеховым — автором одноименной пьесы. По-моему, это гениально.

Это слайд-шоу требует JavaScript.

То есть, я хочу сказать, что бронзовый памятник мне понравился. Если я правильно понимаю, то он со временем позеленеет, на нем появится благородная патина. Без дополнительных человеческих усилий этот процесс занимает 80-100 лет. С грустью думаю, что мне этого уже не увидеть.

У меня, правда, есть одно предложение к скульптору. Я бы где-нибудь — под ногами великих или в любом другом месте (по усмотрению автора) — спрятала бы маленькую собачку, или синюю птичку, или сверчка (последний хотя и имеет косвенное отношение к К.С. или Вл.И., смотрелся бы замечательно). Тогда с памятником можно было бы даже играть: искать секретики, как на картинках в журналах моего детства мы искали «охотника».

Источник статьи: http://oteatre.info/o-roli-usov/