Усы гусара украшают усы гусару честь дают
Глаза скосив на ус кудрявый,
Гусар с улыбкой величавой
На палец завитки мотал;
Мудрец с обритой бородою,
Качая тихо головою,
Со вздохом усачу сказал:
«Гусар! всё тленно под луною;
Как волны следом за волною,
Проходят царства и века.
Скажи, где стены Вавилона?
Где драмы тощие Клеона?
Умчала всё времен река.
За уши ус твой закрученный,
Вином и ромом окропленный,
Гордится юной красотой,
Не знает бритвы; выписною
Он вечно лоснится сурьмою,
Расправлен гребнем и рукой. —
Чтобы не смять уса лихого,
Ты к ночи одою Хвостова
Его тихонько обвернешь,
В подушку носом лечь не смеешь,
И в крепком сне его лелеешь,
И утром вновь его завьешь. —
На долгих ужинах веселых,
В кругу гусаров поседелых
И черноусых удальцов,
Веселый гость, любовник пылкий,
За чье здоровье бьешь бутылки?
Коня, красавиц и усов.
Сраженья страшный час настанет,
В ряды ядро со треском грянет;
А ты, над ухарским седлом,
Рассудка, памяти не тратишь:
Сперва кудрявый ус ухватишь,
А саблю верную потом.
Окованный волшебной силой,
Наедине с красоткой милой
Ты маешься — одной рукой,
В восторгах неги сладострастной,
Блуждаешь по груди прекрасной,
А грозный ус крутишь другой.
Гордись, гусар! но помни вечно,
Что всё на свете скоротечно —
Летят губительны часы,
Румяны щеки пожелтеют,
И черны кудри поседеют,
И старость выщиплет усы».
Источник статьи: http://www.culture.ru/poems/5530/usy
Усы гусара украшают
Самолет поднимается
Выше и выше
И моторы на взлете
Протяжно ревут…
Этот рассказ я думал когда-нибудь в будущем поместить в цикл армейских, но на работе молодой мастер Алексей неожиданно задал вопрос: «Александр Авенирович, это так меня зовут по имени отчеству, как давно Вы носите усы?
Как давно? Давным-давно. Почти полсотни лет назад произошло событие, утвердившее может быть и украшение, на моем лице.
В конце шестидесятых годов прошлого века мне повезло проходить, как тогда говорили действительную военную службу в ВДВ — Воздушно-десантных войсках. Командовал ВДВ в те годы легендарный «дядя Вася», Герой Советского Союза, генерал армии Василий Филиппович Маргелов. Он эти войска и создавал. Его принцип был таков: «Окоп-крепость солдата, поле-академия солдата. Чтобы научиться хорошо стрелять, надо стрелять. Чтобы научиться правильно взрывать, надо взрывать. Это пусть танкисты «пешим по танковому» по полям бродят». Ну, мы и стреляли и взрывали, проходили обкатку танками и, конечно прыгали с парашютом. Днем и ночью, с оружием и без, в составе роты и вслед за десантируемой техникой. Проблем с авиационным керосином тогда не существовало, не то что в девяностые годы, когда десантники, заканчивали службу так ни разу не испытав, что такое шагнуть за борт самолета.
Мы многое знали и умели, да и физподготовка была на должном уровне. Одним словом-орлы! Соответственно и внешность у орлов должна была быть орлиной! И какой же орел-десантник без усов? И если с мускулистыми фигурами и орлиными взглядами все было в норме, а вот с усами-то была проблема. Ну не хотели они расти у 18-19-и летних парней, хоть удобрением их посыпай. «Навозом, навозом помажьте, -смеялся старшина, а лучше возьмите вафельное полотенце и смахните их к черту». Ему, старослужащему, а мы застали в частях еще тех, кто призывался на три года, смешно, а нам что было делать? Ведь так хотелось походить на бывалых воинов. А тут усы не растут, и все! Что мы только не предпринимали, даже умудрялись торцом стержня от шариковой черной ручки потыкать эти противные белесые волосики под носом, чтобы получить хотя бы тоненькую темную полоску над верхней губой. Фотографии из «дембельского» альбома отчетливо выдают эти ухищрения.
Так прошло почти два года армейской службы. Мы взматерели, раздались в плечах, во взглядах появилась такая твердая уверенность в своих силах, что мало находилось желающих это опровергнуть. А проблема усов так и оставалась, по крайней мере у меня, на прежнем , то есть на низком уровне.
И вот наступило 27 марта 1970 года. В этот день мы в очередной раз прыгали с самолета АН-12. Этот четырехмоторный летательный аппарат был в ту пору основным средством выброски десанта. В него помещалось 60 «курков»-воздушных пехотинцев или пара грузовых платформ с техникой. Для привыкания к длительным перелетам самолет, а правильно надо было называть «корабль», с десантниками на борту до выброски кружил часа четыре. В назначенное время наша полурота, как говорилось «по ранжиру и по жиру», то есть по порядку убывания весов каждого воина, загрузилась в чрево этого летающего кита. Короткий разбег, взлет и, вперед к площадке приземления. Немного технических подробностей. В корабле 60 десантников размещаются следующим образом: большая часть, примерно два раза человек по двадцать, точнее уже не помню, усаживаются вдоль бортов, а остальные, два раза по десять, на специальной скамье посреди фюзеляжа, спиной друг к другу. А покидают самолет парашютисты через огромный, размером 4х6 метров люк в хвосте корпуса. Этот люк закрывается тремя мощными створками, при открытии две из них убираются внутрь вверх и в стороны, а третья просто вверх. При этом стрелок, охраняющий самолет при помощи двух ствольной авиационной пушки от атак истребителей сзади, оказывается отрезанным от остального экипажа и, по его словам, истово молится, чтобы черти десантники побыстрее улетучились и люк закрылся, прервав это вынужденное одиночное заточение.
От основного объема корабля люк отделяется легкой загородкой из дюралевых трубок, на две трети зашитой дюралевым листом небольшой толщины, прикрепляемым к трубкам при помощи заклепок. В этом ограждении устроены две небольшие калитки, одной из которыхсуждено было стать антигероиней моего повествования.
Обычно десантники сыплются из хвоста самолета сразу в два потока. После открытия люка у самолета нарушается аэродинамика, и его начинает бросать из стороны в сторону и вверх-вниз. Приходится приставными шагами, упираясь лбом в парашют идущего впереди пробираться к люку. Внутри полутемно, и только свет из открытого люка манит тебя вперед. Примерно за метр до обреза люка мощные завихрения подхватывают твое тело и стремительно, буквально ввинчивают его в воздушноепространство. Несколько секунд, и в корабле никого. Но на этот раз нам достался самолет, в левой части люка которого находилась здоровенная авиационная фотокамера, и, чтобы не повредить объектив ударами стальных кончиков тросиков вытяжной веревки, было приказано прыгать в один поток. После этого еще круг на пару часов, во время которого парашютисты пересаживаются, и затем прыгают в свою очередь.
С АН-12-гоя любил прыгать первым, благо требования «по жиру» здесь не так строги, ведь скорость самолета при выброске составляет несколько сотен километров в час и опасность более тяжеломудесантнику влететь в купол, выпрыгнувшему перед ним более легкому практически отсутствует, так как разбрасывает очень прилично. Вот и в этот раз я привычно занял место у самого люка. В чем преимущество такого расположения? Во-первых, пока не заорет мерзким голосом сирена и не загорится зеленый глаз плафона, означающий «Пошел», можно через заранее открытый люк полюбоваться картиной площадки приземления, рассмотреть оранжевые дымы, обозначающие начало выброски, распластанные строго в одном в одном направлении белые купола парашютов ребят, приземлившихся до того, увидеть плавный изгиб реки под названием Вилия, и даже разглядеть стаи гусей на ней. Да и вообще, первый есть первый!
Но на этот раз все пошло наперекосяк. Кому-то из второй очереди стало плохо, укачало, и ротный командир безжалостно согнал меня с насиженного места и со словами, ничего мол, полетаешь, отправил меня на другую сторону фюзеляжа. Ничего тут не поделаешь, приказ есть приказ. Чертыхаясь, и не только про себя, в ревущем самолете все равно не слышно, пришлось брести на новое место. Но в момент начала выброски я не смог себе отказать, чтобы, предварительно перецепив карабин вытяжной веревки, подойти к обрезу люка и вновь полюбоваться описанными выше картинами. Вновь хриплое кваканье сирены, мигающий зеленый глаз, и ныряющие в воздушную пропасть десантники. Вот они пробегают совсем рядом со мной. Первый, второй, третий, почему-то небольшая пауза, затем еще трое и стоп, никого. Что же случилось? Оглядываюсь через правое плечо и вижу следующую картину: побагровев от натуги, ротный командир, мужчина отнюдь не богатырского сложения, но жилистый и натренированный, упираясь в грудь очередного десантника, пытается остановить напирающих на него парашютистов первой очереди. А чуть ниже палубы самолета в пространстве люка болтается, ухватившись, как и положено, за лямки запасного парашюта, боец в зимней экипировке. Каким образом офицеру удалось остановить наседавшую на него толпу, не представляю, но он это сделал. Показав механику самолета скрещенные руки-сигнал «Стоп», он, опустившись на колени, схватил за стрявшего за одежду и потянул вверх, а я и подоспевший старший лейтенант, командир взвода, стали ему помогать в попытках втащить зацепившегося десантника внутрь корабля.
Но встречный поток воздуха, обтекающий летящий со скоростью 380 километров в час самолет, не дал нам троим (!) даже чутьприподнять его. А механик, увидев сигнал «Стоп», и не разобравшись в том, что произошло, включил механизм закрывания люка. Огромные массивные створки под действием гидравлики двинулись навстречу друг другу. Левой ладонью я опирался в обрез люка, а правой, ухватив за шиворот застрявшего солдатика, вместе с двумя офицерами тащил наверх зацепившегося. Внезапно тупая, давящая боль ударила меня в левое запястье. Я быстро повернул голову: на мою кисть медленно, но неотвратимо, опускалась левая створка люка. Слава богу, руку я отдернул на себя, а не в сторону, и сейчас только два небольших шрама на левом запястье напоминают мне о том проишествии. А так перспектива лишиться кисти была весьма реальна. Мои напарники офицеры, уворачиваясь от надвигающихся на них створок, тоже отскочили.
Одна из створок коснулась ранца парашюта несчастного десантника и продолжила свой смертельный путь вниз. Ранец затрещал, из образовавшейся дыры полезли белоснежная ткань основного купола и оранжевая вытяжного. Всего пара секунд, и в еще не закрытую верхнюю часть люка мы увидели, как парашютист, словно подстреленная птица, камнем полетел вниз.
«А что произо….» Голос механика прервался на полуслове, а каблуки его сапог, пересчитав все заклепки на полу остановились чуть – ли не у кабины пилотов. Ротный, потирая кулак, перепрыгнул через распростертого механика, скрылся за дверью пилотской кабины. Несколько томительных минут, и по счастливому лицу вышедшего из обиталища летчиков командира, мы поняли- пронесло. С командного пункта управления прыжками на земле передали, что выпрыгнуло шестеро, а затем еще один, почему-то с огромной дырой в куполе парашюта. Но и он приземлился нормально. Ура-а-а!
Потом был еще один круг в самолете часа на два, после которого выпрыгнули оставшиеся бойцы первой очереди, а нас, еще 30 человек, вернули на аэродром – керосин кончился. И только на взлетном поле мы разобрались в причинах ЧП. Оказалось, край дюралевого листа в месте его крепления заклепкой к обрамлению лопнул от постоянной вибрации, и получился острый треугольник, образованный двумя расходящимися к низу трещинами. На это дюралевое копье и насадилась стальная пружина вытяжного парашютика. А в соревновании дюраль – сталь победила створка люка.
Пока заправляли самолет, механики сноровисто починили калитку, а летчики пообедали. Правда одного из них угораздило, проходя мимо, бросить вашу сторону фразу, мол что же вы, десантура, прыгать не умеете. Нам большого труда стоило удержать командира, а то чертить бы этому летуну энное количество метров каблуками его надраенных его ботинок прошлогоднюю траву аэродрома.
Иснова взлет, и новый полет, и я уже по праву выпрыгнул первым. Удачно приземлился, дотащил парашют до сборного пункта и отыскал «виновника торжества» Тот что-то весело рассказывал ребятам, наверное, смешные случаи из гражданской жизни, но когда я отвел его в сторонку и поведал ему о всех его воздушныхперепитиях, и показал свою левую кисть, забинтованную заскорузлым от запекшейся крови бинтом (меня из-за этого чуть от прыжка не отстранили), он тотчас побледнел, посерел, и вся его веселость мигом улетучилась. Но надо отдать ему должное, на следующий прыжок он пошел смело, без тени сомнения, по крайней мере по нему страха не было видно.
А причем здесь усы, спросите Вы. Очень даже и при том. По возвращению с прыжков в казарму я взглянул в зеркало и обнаружил мощную Щетину на лице, хотя утром тщательно брился. После дембеля я отрастил превосходные усы и бакенбарды, но бакенбарды как-то быстро исчезли с моего лица, а вот усы остались навсегда. Правда, сейчас они уже не такие богатые и мощно рыжие, а какие-то сивые. Ничего уж тут не поделаешь, стареем.
Александр Косульников г.Москва, февраль 2018 г.
Источник статьи: http://proza.ru/2018/02/10/924
Усы гусара украшают усы гусару честь дают
Денис Давыдов был знаменит и разносторонне талантлив: он прославился как видный поэт и первый партизан Отечественной войны 1812 года; бравый, не ведавший страха гусар и опытный стратег; авторитетный военный историк и прозаик; и вместе с тем страстный охотник, дамский угодник и острый на язык «председатель бесед» за шумным застольем.
В его друзьях и покровителях состояли Пушкин и Жуковский, Вяземский и Языков, Баратынский и Федор Глинка, а также видные полководцы – Багратион и Платов, Кульнев и Ермолов, Милорадович и Блюхер. Словом, его светлый образ бережно хранится в русском национальном сознании, а книги и ратные подвиги стали легендой нашей литературы и военной истории.
Жизнь и судьба Дениса Давыдова благодатны, привлекательны, но вместе с тем и очень трудны для воплощения в оригинальное художественное произведение. Трудны уже тем, что он сам как в стихах, так и в прозе, создал свой, неповторимый образ.
Для Александра Баркова жизнь и творчество Дениса Давыдова тема не новая. Им выпущены три книги рассказов о ратных подвигах поэта-гусара в центральных издательствах страны. Писатель владеет богатым материалом, который собирал в архивах и исторических изданиях исподволь, годами.
Роман построен таким образом, что в основе его оказались лишь главные, узловые эпизоды, где наиболее полно и ярко раскрывается характер Давыдова. Здесь наряду с военно-историческими документами: приказами командования, донесениями, рапортами и воспоминаниями современников, участников битв и сражений нашлось место и юмористическим сценкам, описаниям охот и уникальных, памятных уголков Москвы.
Как читатель, могу свидетельствовать, что роман читается легко, с нарастающим интересом, ибо в нем глазами художника слова достоверно отражена эпоха 1812 года, подвиги русских солдат, офицеров и великих полководцев.
Светлая память об этом замечательном времени будет переходить в России из рода в род, из века в век. И это весьма важно в наше смутное, напряженное, во многом американизированное время, когда на прилавках книжных магазинов продолжает преобладать «сырковая масса» зарубежного и отечественного детектива, порнуха и всевозможные популярные сборники, рассчитанные в первую очередь на обывателя.
Личность пламенного патриота и героя своего времени Дениса Давыдова в полную меру раскрылась в тяжелую и тревожную для России пору, когда на чашу весов легли судьбы народа и Родины, – в Отечественную войну 1812 года. Здесь как бы невольно попадаешь в Зимний дворец – Военную галерею 1812 года, – где роковые события столкнули Дениса Давыдова со знаменитыми сподвижниками: Кутузовым, Багратионом, Кульневым, Ермоловым, Платовым. Но обилие портретов полководцев и густота батального «фона» не заслоняют и не «растворяют» образа пламенного партизана, а как бы освещают его с разных сторон. На документальной основе воссозданы в романе характеры Суворова и Наполеона, Кульнева и Каменского. Это, несомненно, дало возможность Александру Баркову создать достоверное произведение. Сличая документы с текстом романа, убеждаешься, что автор не очередной компилятор-копиист, а исторический писатель, верно чувствующий и живо передающий былую эпоху.
На мой взгляд, удачно подобраны и стихотворные эпиграфы, помещенные в начале глав. Они вводят читателя в атмосферу Москвы, Петербурга, Парижа и как бы приоткрывают занавес на театре военных действий.
Другая линия романа, крепко переплетенная с ратной службой, – поэтическая. Почти все видные поэты первой трети XIX века горячо и вдохновенно воспевали партизанские подвиги, независимость и твердость характера певца-героя.
Прося своих друзей-литераторов написать (естественно, после смерти) правдивую «некрологию», Денис Давыдов обращается в письме к Н. М. Языкову: «Шутки в сторону, и не в похвальбу себе сказать, а я этого стою не как воин и поэт исключительно, но как один из самых поэтических лиц русской армии. Непристойно о себе так говорить, но это правда. »
В заключительных главах и в эпилоге романа Александр Барков подводит итоги ратной и литературной судьбы пламенного гусара: «Глядя прямо в глаза смерти на полях кровопролитных сражений и в дерзких партизанских налетах на врага, стойко перенося невзгоды судьбы, Давыдов не унижался и никогда не льстил начальству, свято и нерушимо веря до последних дней в Россию и в русский народ». Не потому ли столь провидчески звучат и по сей день пламенные слова партизана-героя об Отечественной войне: «Не разрушится ли, не развеется ли, не снесется ли прахом, с лица земли все, что ни повстречается, живого и неживого, на широком пути урагана, направленного в тыл неприятельской армии, первою в мире по своей храбрости, дисциплине и устройству! Еще Россия не поднималась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь поднимется».
Песни Дениса Давыдова заучивались в армии наизусть, пелись и звали солдат на доблестные ратные подвиги. В них – широта, удаль и непосредственность русской натуры. Шлифуя год от года мастерство стиха, он стал одним из первых создателей русской военной песни. Здесь у Давыдова не было «ни подельников, ни подражателей».
Источник статьи: http://www.litmir.me/br/?b=2647&p=12