Встреча странников с Оболтом-Оболдуевым. (Анализ главы «Помещик» из поэмы Н.А.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».)
Помещик был румяненький,
Осанистый, присадистый,
Шестидесяти лет;
Усы седые, длинные,
Ухватки молодецкие.
Приняв странников за грабителей, помещик выхватывает пистолет. Узнав же, кто они и зачем путешествуют, смеется, усаживается с удобствами (подушка, ковер, рюмка вина) и рассказывает историю своего рода. Самый древний предок его по отцу «волками и лисицами. тешил государыню». Предок по матери — князь Щепкин, который вместе с Васькой Гусевым «пытался поджечь Москву, казну пограбить думали, да их казнили смертию».
Оболт-Оболдуев с восторгом вспоминает былые времена, собственных актеров, пиры, охоту, объем помещичьей власти:
Кого хочу — помилую,
Кого хочу — казню,
Закон — мое желание!
Кулак — моя полиция!
Он подчеркивает, что наказывал по доброте («карал — любя»), что по праздникам в его дом для молитвы допускались крестьяне. Теперь же помещичьи дома разрушают, сады вырубают, лес воруют, а вместо усадеб «расположаются питейные дома»:
Поят народ распущенный,
Зовут на службы земские,
Сажают, учат грамоте, —
Нужна ему она!
Он жалуется странникам, что его призывают трудиться, а он, прожив в деревне сорок лет, не может отличить ячмень от ржи.
Как и во всей поэме, в главе «Помещик» нашли свое отражение классовые противоречия — противоречия в крестьянском сознании, противоречия между бунтарским духом народа и холопским сознанием.
Кроме того, в этой главе назревает вопрос — счастлив ли народ, получивший волю? Помещик Оболт-Оболдуев несчастлив искренне. Еще бы, “поля — недоработаны, посевы — недосеены, порядку нет следа!». Как жаль, что минули «времена боярские», когда «дышала грудь помещичья свободно и легко» и когда Оболт-Оболдуев мог распоряжаться крепостными.
Если вдуматься и соотнести поэму Некрасова с тем, что ждет российского крестьянина в будущем, то можно и поспорить с поэтом. Известно, к чему привела власть нищих и рабов, как были записаны в кулаки и уничтожены все крепкие «фермеры», что привело к тому, что Россия вынуждена покупать хлеб за границей. Изобильные в период старой Руси базары и лавки нынче насыщены скверными продуктами, синтезированными за рубежом, крестьянства, как такового, практически нет. Тот же факт, что в поэме выведены жестокие самодуры, вовсе не говорит о том, что большинство помещиков и дворян были такими. Напротив, они входили в элиту российского народа. Именно дворяне вышли на Сенатскую площадь, именно они были сосланы «во глубину сибирских руд», где хранили гордое терпение. Не пьяное мужичье, не крестьянское быдло, способное только на кровавые бунты, а «князья и графья».
Но эта точка зрения весьма спорна. Во времена Некрасова пафос его поэмы был смелым, новаторским. Поэт хотел понять, почему народ, получивший свободу, несчастлив.
Поэма не была окончена. Семь мужиков-странников — символический образ России. В произведении, написанном старательно, как публицистическая статья, нашли свое выражение многие социальные проблемы того времени — классовые противоречия («Помещик», «Последыш») противоречия в крестьянском сознании (народ-труженик и народ — пьяная, невежественная толпа) противоречия между духовностью народа и его невежеством (мечта автора о том, что мужик «не милорда глупого», а «Белинского и Гоголя с базара понесет», осталась мечтой: нынешний «мужик» несет с базара Маринину и Доценко вперемешку с китайскими тряпками и самопальной водкой) противоречия между бунтарским духом и рабской покорностью (образы Савелия и Якова).
Источник статьи: http://reshebnik5-11.ru/sochineniya/nekrasov-n-a/komu-na-rusi-zhit-khorosho/5110-vstrecha-strannikov-s-oboltom-obolduevym-analiz-glavy-pomeshchik-iz-poemy-n-a-nekrasova-komu-na-rusi-zhit-khorosho
Усы седые длинные ухватки молодецкие кто это
Соседнего помещика Гаврилу Афанасьича Оболта-Оболдуева та троечка везла… Художник Б. И. Кожин, 1938
Соседнего помещика
Гаврилу Афанасьича
Оболта-Оболдуева
Та троечка везла.
Помещик был румяненький,
Осанистый, присадистый.
Шестидесяти лет;
Усы седые, длинные,
Ухватки молодецкие,
Венгерка с бранденбурами,
Широкие штаны.
Гаврило Афанасьевич,
Должно быть, перетрусился,
Увидев перед тройкою
Семь рослых мужиков.
Он пистолетик выхватил,
Как сам, такой же толстенький,
И дуло шестиствольное
На странников навел:
«Ни с места! Если тронетесь,
Разбойники! грабители!
На месте уложу. »
Крестьяне рассмеялися:
— Какие мы разбойники,
Гляди — у нас ни ножика,
Ни топоров, ни вил! —
«Кто ж вы? чего вам надобно?»
— У нас забота есть,
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды.
Ты дай нам слово крепкое
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По правде и по разуму,
Как должно отвечать,
Тогда свою заботушку
Поведаем тебе. —
«Извольте: слово честное,
Дворянское даю!»
— Нет, ты нам не дворянское,
Дай слово христианское!
Дворянское с побранкою,
С толчком да с зуботычиной,
То непригодно нам! —
«Эге! какие новости!
А впрочем, будь по-вашему!
Ну, в чем же ваша речь. »
— Спрячь пистолетик! выслушай!
Вот так! мы не грабители.
Мы мужики смиренные,
Из временнообязанных,
Подтянутой губернии,
Уезда Терпигорева,
Пустопорожней волости,
Из разных деревень:
Заплатова, Дырявина.
Разутова, Знобишина,
Горелова, Неелова —
Неурожайка тож.
Идя путем-дорогою.
Сошлись мы невзначай,
Сошлись мы — и заспорили:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
Роман сказал: помещику,
Демьян сказал: чиновнику.
Лука сказал: попу,
Купчине толстопузому, —
Сказали братья Губины,
Иван и Митродор.
Пахом сказал: светлейшему,
Вельможному боярину,
Министру государеву,
А Пров оказал: царю.
Мужик что бык: втемяшится
В башку какая блажь —
Колом ее оттудова
Не выбьешь! Как ни спорили.
Не согласились мы!
Поспоривши, повздорили,
Повздоривши, подралися,
Подравшися, удумали
Не расходиться врозь,
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами.
Ни с стариками старыми,
Покуда спору нашему
Решенья не найдем,
Покуда не доведаем
Как ни на есть — доподлинно,
Кому жить любо-весело,
Вольготно на Руси?
Скажи ж ты нам по-божески,
Сладка ли жизнь помещичья?
Ты как — вольготно, счастливо,
Помещичек, живешь? —
Гаврило Афанасьевич
Из тарантаса выпрыгнул,
К крестьянам подошел:
Как лекарь, руку каждому
Пощупал, в лица глянул им,
Схватился за бока
И покатился со смеху.
«Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!»
Здоровый смех помещичий
По утреннему воздуху
Раскатываться стал.
Нахохотавшись досыта,
Помещик не без горечи
Сказал: «Наденьте шапочки,
Садитесь, господа!»
— Мы господа не важные,
Перед твоею милостью
И постоим. —
— «Нет! нет!
Прошу садиться, граждане!»
Крестьяне поупрямились,
Однако делать нечего,
Уселись на валу.
«И мне присесть позволите?
Эй, Прошка! рюмку хересу.
Подушку и ковер!»
Расположась на коврике
И выпив рюмку хересу.
Помещик начал так:
«Я дал вам слово честное
Ответ держать по совести.
А нелегко оно?
Хоть люди вы почтенные,
Однако не ученые,
Как с вами говорить?
Сперва понять вам надо бы,
Что значит слово самое:
Помещик, дворянин.
Скажите, вы, любезные,
О родословном дереве
Слыхали что-нибудь?»
— Леса нам не заказаны —
Видали древо всякое! —
Сказали мужики.
«Попали пальцем в небо вы.
Скажу вам вразумительней:
Я роду именитого.
Мой предок Оболдуй
Впервые поминается
В старинных русских грамотах
Два века с половиною
Назад тому. Гласит
Та грамота: „Татарину
Оболту Оболдуеву
Дано суконце доброе,
Ценою в два рубля:
Волками и лисицами
Он тешил государыню,
В день царских именин,
Спускал медведя дикого
С своим, и Оболдуева
Медведь тот ободрал. “
Ну, поняли, любезные?»
— Как не понять! С медведями
Немало их шатается,
Прохвостов, и теперь. —
«Вы все свое, любезные!
Молчать! уж лучше слушайте,
К чему я речь веду:
Тот Оболдуй, потешивший
Зверями государыню,
Был корень роду нашему,
А было то, как сказано,
С залишком двести лет.
Прапрадед мой по матери
Был и того древней:
„Князь Щепин с Васькой Гусевым
(Гласит другая грамота)
Пытал поджечь Москву,
Казну пограбить думали,
Да их казнили смертию,“
А было то, любезные,
Без мала триста лет.
Так вот оно откудова
То дерево дворянское
Идет, друзья мои!»
— А ты, примерно, яблочко
С того выходишь дерева? —
Сказали мужики.
«Ну, яблочко так яблочко!
Согласен! Благо, поняли
Вы дело наконец.
Теперь — вы сами знаете —
Чем дерево дворянское
Древней, тем именитее,
Почетней дворянин.
Не так ли, благодетели?»
— Так! — отвечали странники. —
Кость белая, кость черная,
И поглядеть, так разные, —
Им разный и почет! —
«Ну, вижу, вижу: поняли!
Так вот, друзья — и жили мы,
Как у Христа за пазухой,
И знали мы почет.
Не только люди русские,
Сама природа русская
Покорствовала нам.
Бывало, ты в окружности
Один, как солнце на небе,
Твои деревни скромные,
Твои леса дремучие,
Твои поля кругом!
Пойдешь ли деревенькою —
Крестьяне в ноги валятся,
Пойдешь лесными дачами —
Столетними деревьями
Преклонятся леса!
Пойдешь ли пашней, нивою —
Вся нива спелым колосом
К ногам господским стелется,
Ласкает слух и взор!
Там рыба в речке плещется:
„Жирей-жирей до времени!“
Там заяц лугом крадется:
„Гуляй-гуляй до осени!“
Все веселило барина,
Любовно травка каждая
Шептала: „Я твоя!“
Краса и гордость русская,
Белели церкви божии
По горкам, по холмам,
И с ними в славе спорили
Дворянские дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими парками;
На каждом флаг играл.
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные.
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
Пять поваров да пекаря.
Двух кузнецов, обойщика,
Семнадцать музыкантиков
И двадцать два охотника
Держал я. Боже мой. »
Помещик закручинился,
Упал лицом в подушечку,
Потом привстал, поправился:
«Эй, Прошка!» — закричал.
Лакей, по слову барскому,
Принес кувшинчик с водкою
Гаврила Афанасьевич,
Откушав, продолжал:
«Бывало, в осень позднюю
Леса твои, Русь-матушка,
Одушевляли громкие
Охотничьи рога.
Унылые, поблекшие
Леса полураздетые
Жить начинали вновь.
Стояли по опушечкам
Борзовщики-разбойники,
Стоял помещик сам,
А там, в лесу, выжлятники
Ревели, сорвиголовы,
Варили варом гончие.
Чу! подзывает рог.
Чу! стая воет! сгрудилась!
Никак, по зверю красному
Погнали. улю-лю!
Лисица черно-бурая,
Пушистая, матерая
Летит, хвостом метет!
Присели, притаилися,
Дрожа всем телом, рьяные,
Догадливые псы:
Пожалуй, гостья жданная!
Поближе к нам, молодчикам,
Подальше от кустов!
Пора! Ну, ну! не выдай, конь!
Не выдайте, собаченьки!
Эй! улю-лю! родимые!
Эй! улю-лю. ату. »
Гаврило Афанасьевич,
Вскочив с ковра персидского,
Махал рукой, подпрыгивал,
Кричал! Ему мерещилось,
Что травит он лису.
Крестьяне молча слушали,
Глядели, любовалися,
Посмеивались в ус.
«Ой ты, охота псовая!
Забудут все помещики.
Но ты, исконно русская
Потеха! не забудешься
Ни во веки веков!
Не о себе печалимся,
Нам жаль, что ты, Русь-матушка,
С охотою утратила
Свой рыцарский, воинственный,
Величественный вид!
Бывало, нас по осени
До полусотни съедется
В отъезжие поля;
У каждого помещика
Сто гончих в напуску,
У каждого по дюжине
Борзовщиков верхом,
При каждом с кашеварами,
С провизией обоз.
Как с песнями да с музыкой
Мы двинемся вперед,
На что кавалерийская
Дивизия твоя!
Летело время соколом,
Дышала грудь помещичья
Свободно и легко.
Во времена боярские,
В порядки древнерусские
Переносился дух!
Ни в ком противоречия.
Кого хочу — помилую,
Кого хочу — казню.
Закон — мое желание!
Кулак — моя полиция!
Удар искросыпительный.
Удар зубодробительный.
Удар скуловорррот. »
Вдруг, как струна, порвалася,
Осеклась речь помещичья.
Потупился, нахмурился.
«Эй, Прошка! — закричал.
Глонул — и мягким голосом
Сказал: — Вы сами знаете,
Нельзя же и без строгости?
Но я карал — любя.
Порвалась цепь великая —
Теперь не бьем крестьянина,
Зато уж и отечески
Не милуем его.
Да, был я строг по времени,
А впрочем, больше ласкою
Я привлекал сердца.
Я в воскресенье светлое
Со всей своею вотчиной
Христосовался сам!
Бывало, накрывается
В гостиной стол огромнейший,
На нем и яйца красные,
И пасха, и кулич!
Моя супруга, бабушка,
Сынишки, даже барышни
Не брезгуют, целуются
С последним мужиком.
„Христос воскрес!“ — Воистину! —
Крестьяне разговляются.
Пьют брагу и вино.
Пред каждым почитаемым
Двунадесятым праздником
В моих парадных горницах
Поп всенощну служил.
И к той домашней всенощной
Крестьяне допускалися,
Молись — хоть лоб разбей!
Страдало обоняние,
Сбивали после с вотчины
Баб отмывать полы!
Да чистота духовная
Тем самым сберегалася,
Духовное родство!
Не так ли, благодетели?»
— Так! — отвечали странники,
А про себя подумали:
«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом. »
«Зато, скажу не хвастая,
Любил меня мужик!
В моей сурминской вотчине
Крестьяне все подрядчики,
Бывало, дома скучно им,
Все на чужую сторону
Отпросятся с весны.
Ждешь — не дождешься осени,
Жена, детишки малые
И те гадают, ссорятся:
Какого им гостинчику
Крестьяне принесут!
И точно: поверх барщины,
Холста, яиц и живности,
Всего, что на помещика
Сбиралось искони, —
Гостинцы добровольные
Крестьяне нам несли!
Из Киева — с вареньями,
Из Астрахани — с рыбою,
А тот, кто подостаточней,
И с шелковой материей:
Глядь, чмокнул руку барыне
И сверток подает!
Детям игрушки, лакомства,
А мне, седому бражнику,
Из Питера вина!
Толк вызнали, разбойники,
Небось не к Кривоногову,
К французу забежит.
Тут с ними разгуляешься,
По-братски побеседуешь,
Жена рукою собственной
По чарке им нальет.
А детки тут же малые
Посасывают прянички
Да слушают досужие
Рассказы мужиков —
Про трудные их промыслы.
Про чужедальны стороны,
Про Петербург, про Астрахань,
Про Киев, про Казань.
Так вот как, благодетели,
Я жил с моею вотчиной,
Не правда ль, хорошо. »
— Да, было вам, помещикам,
Житье куда завидное,
Не надо умирать! —
«И все прошло! все минуло.
Чу! похоронный звон. »
Прислушалися странники,
И точно: из Кузьминского
По утреннему воздуху
Те звуки, грудь щемящие,
Неслись: «Покой крестьянину
И царствие небесное!» —
Проговорили странники
И покрестились все.
Гаврило Афанасьевич
Снял шапочку — и набожно
Перекрестился тож:
«Звонят не по крестьянину!
По жизни по помещичьей
Звонят. Ой жизнь широкая!
Прости-прощай навек!
Прощай и Русь помещичья!
Теперь не та уж Русь!
Эй, Прошка!» (выпил водочки
И посвистал).
«Невесело
Глядеть, как изменилося
Лицо твое, несчастная
Родная сторона!
Сословье благородное
Как будто все попряталось,
Повымерло! Куда
Ни едешь, попадаются
Одни крестьяне пьяные,
Акцизные чиновники,
Поляки пересыльные
Да глупые посредники.
Да иногда пройдет
Команда. Догадаешься:
Должно быть, взбунтовалося
В избытке благодарности
Селенье где-нибудь!
А прежде что тут мчалося
Колясок, бричек троечных.
Дормезов шестерней!
Катит семья помещичья —
Тут маменьки солидные,
Тут дочки миловидные
И резвые сынки!
Поющих колокольчиков,
Воркующих бубенчиков
Наслушаешься всласть.
А нынче чем рассеешься?
Картиной возмутительной
Что шаг — ты поражен:
Кладбищем вдруг повеяло,
Ну, значит, приближаемся
К усадьбе. Боже мой!
Разобран по кирпичику
Красивый дом помещичий,
И аккуратно сложены
В колонны кирпичи!
Обширный сад помещичий,
Столетьями взлелеянный,
Под топором крестьянина
Весь лег, — мужик любуется,
Как много вышло дров!
Черства душа крестьянина,
Подумает ли он.
Что дуб, сейчас им сваленный,
Мой дед рукою собственной
Когда-то насадил?
Что вон под той рябиною
Резвились наши детушки,
И Ганичка и Верочка,
Аукались со мной?
Что тут, под этой липою,
Жена моя призналась мне,
Что тяжела она
Гаврюшей, нашим первенцем,
И спрятала на грудь мою
Как вишня покрасневшее
Прелестное лицо.
Ему была бы выгода —
Радехонек помещичьи
Усадьбы изводить!
Деревней ехать совестно:
Мужик сидит — не двинется,
Не гордость благородную —
Желчь чувствуешь в груди.
В лесу не рог охотничий,
Звучит — топор разбойничий,
Шалят!.. а что поделаешь?
Кем лес убережешь.
Поля — недоработаны,
Посевы — недосеяны,
Порядку нет следа!
О матушка! о родина!
Не о себе печалимся,
Тебя, родная, жаль.
Ты, как вдова печальная,
Стоишь с косой распущенной,
С неубранным лицом.
Усадьбы переводятся,
Взамен их распложаются
Питейные дома.
Поят народ распущенный.
Зовут на службы земские,
Сажают, учат грамоте, —
Нужна ему она!
На всей тебе, Русь-матушка,
Как клеима на преступнике,
Как на коне тавро,
Два слова нацарапаны:
„Навынос и распивочно“.
Чтоб их читать, крестьянина
Мудреной русской грамоте
Не стоит обучать.
А нам земля осталася.
Ой ты, земля помещичья!
Ты нам не мать, а мачеха
Теперь. „А кто велел? —
Кричат писаки праздные. —
Так вымогать, насиловать
Кормилицу свою!“
А я скажу: — А кто же ждал? —
Ох! эти проповедники!
Кричат: „Довольно барствовать!
Проснись, помещик заспанный!
Вставай! — учись! трудись. “
Трудись! Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я не крестьянин — лапотник —
Я божиею милостью
Российский дворянин!
Россия — не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду не учатся.
У нас чиновник плохонький
И тот полов не выметет,
Не станет печь топить.
Скажу я вам, не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: „Трудись!“
А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не в том, чтоб имя древнее.
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою.
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом.
Так надо было ранее
Сказать. Чему учился я?
Что видел я вокруг.
Коптил я небо божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить.
И вдруг. Владыко праведный. »
Крестьяне добродушные
Чуть тоже не заплакали,
Подумав про себя:
«Порвалась цепь великая,
Порвалась — расскочилася
Одним концом по барину,
Другим по мужику. »
Источник статьи: http://xn—-7sbb5adknde1cb0dyd.xn--p1ai/%D0%BD%D0%B5%D0%BA%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%BE%D0%B2-%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D1%83-%D0%BD%D0%B0-%D1%80%D1%83%D1%81%D0%B8-%D0%B6%D0%B8%D1%82%D1%8C-%D1%85%D0%BE%D1%80%D0%BE%D1%88%D0%BE/6